Лулу закивала головой, но успела подумать: только чтобы не делать ничего страшного, ведь Таня рассказывала ей, что иногда надо убивать для правого дела, это называется террор, но всегда подчеркивала, что их товарищи на такое пока не идут.
А дядя Арсений, убедительно припечатывая почти каждое слово ладонью по столу, продолжал:
– Задание такое: надо молчать. Шибко молчать. Ты думаешь, это легко? Поди-ка, попробуй! Скажешь, не себя, другого подведешь, навеки предателем станешь. Что может быть хуже? Матери скажешь – ее под удар подставишь, брату – и его в могилу можешь спихнуть. Молчи.
– Ну, отец, напустил страху, она же Бог весть что подумает…
– Я все понимаю, буду молчать, как Таня, даже еще сильнее…
Но тетя Поля прервала ее, обняла и, глядя в глаза, заговорила:
– Как Таня – лучше не надо. Ты, Шурочка вот о чем подумай: у детей всегда есть любимые мама, папа или, скажем, сестричка… Врагу или просто товарищу легко секрет не рассказать, а им? А ведь они сами могут не подозревать, как им это знание обернется. У нас, вот, был случай. Ванин знакомый дедушке сказал про собрание, а тот подумал Бог весть что. И за ружье, внучкá выручать! И погиб, болезный, на жандармский пост нарвался. Жандарм подумал – убийца какой, по голове – дубинкой. Не выдержал, старый… И еще случаи были… Что, отец, все ушли?
– Я тоже пойду уже, да? – не от души сказала Лулу.
– В одиннадцать-то часов? Неужели, опять не предупредила тетю?
– Предупредила, предупредила!
– Тогда, что же уходить собралась? Или это церемонии твои любимые? Я стелю в Таниной комнате. Прямо по-барски живем. Девчонка – отдельную комнату имеет. Забалуется! А ты с ней комнату делишь – мне на душе легче. Воспитываю, как надо, – тетя Поля, улыбаясь, энергично действовала почти квадратными ладошками, встряхивая подушки и простыни.
Такие ночи для Лулу были самыми лучшими, они допоздна тихо разговаривали, играли в слова. Правда, когда ей вдруг захотелось в этой дружелюбной обстановке поделиться своими фантазиями об островах, открытиях и подвигах, Таня соскучилась, перестала слушать и предложила засыпать. Завтра – в гимназию.
ГЛАВА 7 . БОРЬБА ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ.
– Не шуметь, не тянуться, если надо, я обращусь сама, а ну, тихо! Шум на задних партах!
Добившись тишины, Тамара Георгиевна, учительница истории, ходившая этот месяц в любимицах начальницы по поводу удачно сказанного при попечителе хвалебного слова, вытянула сухопарое тело на стуле и ее длинные ноги достигли первых рядов.
Класс склонился над партами, класс писал контрольную по истории! Нововведение – письменные работы по гуманитарному предмету на двойном листочке было привнесено этой удачливой новой учительницей, которая получила уроки истории совсем не-давно.
Лулу с сожалением покосилась на стопку отобранных, лежащих на подоконнике учебников. Легко сказать: «как можно полнее ответить на три вопроса!». Ну, про строительство Петрограда она написала столько, что еле уместилось на странице, а вспомнить, что там происходило в Валдайском уезде в XVIII веке и что такое Деревская пятина Новгородской республики трудновато… Рядом сосредоточено пишет Таня, но у каждого вертикального ряда свой вариант. На секунду у Лулу мелькает приятная мысль, что они пойдут после гимназии к Кате – ее отец все-таки один уехал на заработки в Миллерово.
Лаврова, не зная о контрольной, пересела назад, на предпо-следнюю парту: замечаний она не получает, а подпиливать ногти маленькой пилочкой там гораздо удобнее. В результате перемещения она сейчас на одной параллели с Лулу, но в другой колонке. Видно, как Тата откровенно и даже нагло переписывает у Ани, оказавшейся за ней. Нагло потому, что совершенно не прячется ни от нее, ни от учительницы. Просто время от времени поворачивает к себе листочек Гусовой, и тогда та вынуждена приостанавливаться и ждать. Лулу противно видеть эту безответность. Но они с Татой, как бы, чувствуя силу друг друга, стараются не сталкиваться. Этот тон задала Тата, никогда не идущая прямо против Лулу, и Лулу приняла такие правила. Лаврова часто недоучивает, но она – отличница, хотя бы потому, что подобострастные подружки всегда готовы всячески помочь. Кроме того, оригинальная память позволяет Тате схватывать содержание главы за считанные мгновения, когда ее уже вызвали, и она медленно проходит к доске мимо ряда открытых книг. Нет нужды, что сразу по окончании ответа почти все из ее головы улетучивается. Поэтому сейчас Гусова – ее единственный шанс, хотя сведения Ани ничем не гарантированы.
А Тамара Георгиевна наклонилась над опытной Алей Муртаевой и выуживает из парты выдранные листки учебника.
Так, Муртаева отправлена за дверь, Валдайский уезд XVIII века и Деревская пятина Новгородской республики слегка прояснились в памяти. Гусова и Лаврова одновременно кладут ручки. Гусова иссякла.
У Таты больше нахальства – она сразу отдает свой листок. Учительница без слов принимает и проглядывает:
– Пять, возьмите вашу работу, садитесь и не шумите.
Еще несколько учениц сдают работы. Учительница заносит в журнал: четыре, четыре, три, три.
– Три, – говорит Тамара Георгиевна и когда дело доходит до Гусовой.
Та, едва получив листок в руки, начинает рыдать. Лулу и без того терпеть не может этот ее похоронный рев по недополученным баллам, но так она еще ни разу не ревела! Чуть на пол не садится. Учительница раздраженно отправляет за дверь и реву. Лулу ошеломлена, ведь работы у Гусовой с Татой одинаковые! Лаврова-то переписывала чисто механически. Значит, в ее листочке меньше или неправильнее, чем у Ани могло быть. А вот больше – никак!
Вдруг накатывает жалость к Ане. Мало того, что тройкой одарили, да еще, ни за что, за дверь выставили! Жалость смешивается со злостью против Лавровой, которая, видно, забыла, что в классе есть кто-то, способный противостоять ее наглости. Лулу бесшумно вскакивает. Тамара Георгиевна, не поднимая глаз, проверяет работы. Класс замирает: во всей фигуре Лулу, в ее резком взгляде вбок на Тату,– угроза, смешанная с уверенностью. Чего от нее ждать? Новой драки? Но Лулу так же бесшумно берет свою контрольную, разрывает ее пополам и резким жестом кидает на парту перед Лавровой. Потом направляется к столу учительницы, хватает на своем стремительном ходу листок Гусовой. Без слов протягивает его учительнице.
– Курнакова? Четыре. – Едва взглянув сначала на нее, потом в контрольную, выдает учительница.
– Вы поставили три разные отметки за одну и ту же работу, Тамара Георгиевна, – четкий и очень правильный русский Александрин прозвучал в абсолютной тишине класса. – Почему?
– А? Как? Что вы такое говорите, Курнакова?
Курнакова с подчеркнутым терпением разъяснила ситуацию:
– Я подала работу Гусовой Анны вторично.
Учительница пожала плечами и сказала, пока еще держа себя в руках:
– Я не заметила ошибки, вероятно! А почему вы подали чужую работу, где же ваша?
– А здесь… Дай! – Лулу протянула руку к Тате и та, неизвестно почему, после минутного колебания, отдала свою работу. – Тоже не заметили ошибки? И не заметили, что работы одинаковые?
– Как? Что?– в растерянности пробормотала учительница и, покраснев, вылетела из класса.
Поднялся шум, многие захотели высказаться по такому поводу.
Лулу сразу оказалась в кругу единомышленников: Таня, Гинзбурги, хмурая Женя Мордасова, другие девочки кричали наперебой:
– К-а-а-к ты сумела!
– Конечно, надо было сказать, раз несправедливо…
– Все было так просто – все сдают одинаковые работы, а Та-мендра гениально решает: ты толстая – тебе два, а у тебя кудряшки – тебе четыре! Ну как же ты, Шуренький, ей все так испортить могла?
– Правильно, правильно сделала, только ругаться начнут…
– Подумаешь, какая красавица, все ей можно… эта Лаврова… А Шура ее в тысячу раз и красивее, и умнее…