Затем стащил нелепую, фисташкового цвета шляпу.
— Хочешь кофе?
— Не беспокойся.
— Оля, естественно, спит. Я дико устаю на работе.
— Я скоро уйду, — ввернул Головкер.
— Я не об этом. Жить становится все труднее. Гласность, перестройка, люди возбуждены, чего-то ждут. Если Горбачева снимут, мы этого не переживем… Ты сказал — подарки? Спасибо, оставь в прихожей. Чемоданы вернуть?
— Почтой вышлешь, — неожиданно улыбнулся Головкер.
— Нет, я серьезно.
— Скажи лучше, как ты живешь? Ты замужем?
Он задал этот вопрос небрежно, с улыбкой.
— Нет. Времени нет. Хочешь кофе?
— Где ты его достаешь?
— Нигде.
— Почему же ты замуж не вышла?
— Жизнь так распорядилась. Мужиков-то достаточно, и все умирают насчет пообщаться. А замуж — это дело серьезное. Ты не женился?
— Нет.
— Ну, как там в Америке?
Головкер с радостью выговорил заранее приготовленную фразу:
— Знаешь, это прекрасно — уважать страну, в которой живешь. Не любить, а именно уважать.
Пауза.
— Может, взглянешь, что я там привез? Хотелось бы убедиться, что размеры подходящие.
— Нам все размеры подходящие, — сказала Лиза, — мы ведь безразмерные. Вообще-то спасибо. Другой бы и забыл про эти алименты.
— Это не алименты, — сказал Головкер, — это просто так. Тебе и Оле.
— Знаешь, как вас теперь называют?
— Кого?
— Да вас.
— Кого это — вас?
— Эмигрантов.
— Кто называет?
— В газетах пишут — «наши зарубежные соотечественники». А также — «лица, в силу многих причин оказавшиеся за рубежом»…
И снова пауза. Еще минута, и придется уходить.
В отчаянии Головкер произносит:
— Лиза!
— Ну?
Головкер несколько секунд молчит, затем вдруг:
— Ну, хочешь потанцуем?
— Что?
— У меня радиоприемник в чемодане.
— Ты ненормальный, Оля спит…
Головкер лихорадочно думает — ну, как еще ухаживают за женщинами? Как? Подарки остались за дверью. В ресторан идти поздно. Танцевать она не соглашается.
И тут он вдруг сказал:
— Я пойду.
— Уже?.. А впрочем, скоро час. Надеюсь, ты мне позвонишь?
— Завтра у меня деловое свидание. Подумываю о небольшой концессии…
— Ты все равно звони. И спасибо за чемоданы.
Не за чемоданы, обиделся Головкер, а за чемоданы с подарками. Но промолчал.
— Так я пойду, — сказал он.
— Не обижайся. Я буквально падаю с ног.
Лиза проводила его. Вышла на лестничную площадку.
— Прощай, — говорит, — мой зарубежный соотечественник. Лицо, оказавшееся за рубежом…
Головкер выходит на улицу. Сначала ему кажется, что начался дождь. Но это туман. В сгустившейся тьме расплываются желтые пятна фонарей.
Из-за угла, качнувшись, выезжает наполненный светом автобус. Не важно, куда он идет. Наверное, в центр. Куда еще могут вести дороги с окраины?
Головкер садится в автобус. Опускает монету. Сонный голос водителя произносит:
— Следующая остановка — Ропшинская, бывшая Зеленина, кольцо…
Головкер выходит. Оказывается между пустырем и нескончаемой кирпичной стеной. Вдали, почти на горизонте, темнеют дома с мерцающими желтыми и розовыми окнами.
Откуда-то доносится гулкий монотонный стук. Как будто тикают огромные штампованные часы. Пахнет водорослями и больничной уборной.
Головкер выкуривает последнюю сигарету. Около часа ловит такси. Интеллигентного вида шофер произносит: «Двойной тариф». Головкер механически переводит его слова на английский: «Дабл такс». Почему? Лучше не спрашивать. Да и зачем теперь Головкеру советские рубли?
В дороге шофер заговаривает с ним о кооперации. Хвалит какого-то Нуйкина. Ругает какого-то Забежинского.
Головкер упорно молчит. Он думает — кажется, меня впервые приняли за иностранца.
Затем он расплачивается с водителем. Дарит ему стандартную американскую зажигалку. Тот, не поблагодарив, сует ее в карман.
Головкер машет рукой:
— Приезжайте в Америку!
— Бензина не хватит, — раздается в ответ…
На освещенном тротуаре перед гостиницей стоят две женщины в коротких юбках. Одна из них вяло приближается к Головкеру:
— Мужчина, вы приезжий? Показать вам город и его окрестности?
— Показать, — шепчет он каким-то выцветшим голосом.
И затем:
— Вот только сигареты кончились.
Женщина берет его под руку:
— Купишь в баре.
Головкер видит ее руки с длинными перламутровыми ногтями и туфли без задников. Замечает внушительных размеров крест поверх трикотажной майки с надписью «Хиропрактик Альтшуллер». Ловит на себе ее кокетливый и хмурый взгляд. Затем почти неслышно выговаривает: