По ледовым дорожкам в намертво утоптанном снеге подкатывал Гольдштейн на одной ножке (вторая приподнята, руки в стороны) к златоябкинскому дому, Красная улица 10, где винный магазин. В неосвещенной парадной он начал на ощупь продвигаться к лифту, одновременно обивая снег с отсыревших ботов. Бабах! — что-то загремело, плеснуло, покатилось — Гольдштейн замер. Входная дверь завизжала — некто вошел в парадную. Некто (в просвете дверного проема черный, широкий, в шапке с развязанными ушами, напоминающей китайскую крышу) поднял руку и скрипнул ею несколько раз. Зажглась лампочка в стене. Гольдштейн подкинул спиной сползший ранец и, поворачиваясь, мельком прочитал рукописное объявление над поваленным ведром: Товарищи! В ком есть человечиская совисть — сцыте в ведро.
— А, это ты, — сказал дядя Златоябко, возвращающийся из абортария. — Целую вечность тебя не видел.
— Я попрощаться зашел, — щурясь, сообщил Гольдштейн. — Мне дядя Брайнин вызов из Америки прислал — я туда уезжаю. Совсем.
— Зря, — сказал Златоябко. — Здесь, в Германии, ты дышишь двумя тысячелетиями христианской цивилизации, — он показательно-шумно вдохнул. — А там чем? Все-таки мы с тобой люди европейской культуры!
Гольдштейн пошел к выходу.
— Ты что, даже не поднимешься? У нас интересные гости из Союза — одна еврейская монахиня с мужем, сегодня днем лишилась чувств в супермаркете, когда увидела четыреста сортов сыра. Тетя Бета собирается, кстати, грибной суп делать.
Гольдштейн решительно помотал головой:
— Не могу, дядя Сема, правда, — самолет уже через четыре часа. Скажите Додику, что я ему пришлю из Америки живого негритенка.
— Какой же ты странный мальчик. — Златоябкины голубые зрачки растерянно разошлись по сторонам. — Зачем Додику негритенок, он будущей осенью поступает в Кембридж.
Гольдштейн привстал на цыпочки, поцеловал мятую холодную щеку и протиснулся наружу.
— Постой, постой, — кричал Златоябко. — Давай я тебе хоть календарик подарю, на новый год…
Но Гольдштейн уже был далеко. Он, уменьшаясь, бежал по темной снежной улице и махал обеими руками зеленому огоньку свободного такси.
1993
Памяти своей матери Любови Марковны Вольфовской посвящает это издание Ю. А. Глоцер, при финансовой поддержке которого выпущена книга.
