— Доигрались, дряни?.. Коды доступа к спутникам уничтожили?.. Думаете, так и будут теперь люди ваш паскудный мяч катать… Из поколения в поколение… сотни лет подряд. А-ха-ха!.. Думаете, что спутников вам еще на тысячу лет хватит?.. Но не-ет! Не все будут ваш мяч катать… Скоро, скоро опомнятся люди… Мишка мой вам покажет…
Снова про игру говорит. Что-то важное из того сокровенного, что мне должен был передать. А вышло вон как. Вместо того, чтобы тайное знание сполна получить, обрывки отцовского бреда слушаю. И зачем я вообще в игру пошел? Почему он меня не остановил? Почему не открылся в тот же вечер? Не хотел спешить? Побоялся косых взглядов соседей за то, что отговорил сына в трудный момент защищать цвета отечества?
— Все повторяется… все повторяется… была трагедия, а теперь фарс… Господи, ничего ведь не осталось… ни книг, ни истории, ни кино, ни балета… только футбол, будь он трижды проклят… тысячи тысяч людей гоняют по земле мячи… за что же такое наказание?..
Как будто обращается к кому-то отец, к господину какому-то. Кто это? Кто его господин?
Говори, отец, говори! Хоть в бреду, хоть бессвязно, каждое твое слово мне на вес золота. В каждом слове сокровенная истина трепещет.
— Павлик… Павлик…
Захрипел он, ничего не разобрать. Кажется, все.
Не видеть, закрыть глаза ладонями, убежать. Отворачиваюсь, зову мать. Семен Борисович бежит вслед за ней в дом. Николка уже здесь.
— Папа! Папашенька!..
Почему он может это вмиг остекленевшее тело трясти и гладить, а я не могу? Как будто не отец уже на кровати, а кто-то другой, чужой и недобрый. А отец вышел куда-то, но в то же время и здесь всех нас видит и всех любит. В глазах все расплывается. Вытираю их рукой, но все равно ничего не вижу, лампа дробится на несколько капель, плывет по кругу.
Мать громко ахнула. Семена Борисовича голос:
— Вот и отмучился, страдалец…
19
Похоронили отца на нашем кладбище, рядом с дедом, прадедом и всеми нашими родственниками. Здесь же, чуть в сторонке, Павлик, мой маленький братишка, лежит. Его я совсем не помню, мне всего три года было, когда он в весенней реке утонул. На похороны собралось неожиданно много народу. Все Зябликово до единого человека, из района, из соседних деревень. Добрую память о себе папаша оставил. Все по обычаю приехали с записочками о том, за что они отца будут вспоминать и чтить после смерти, записочки эти бросали в могилу, туда же бросали комочки земли и яблоки, привезенные из своих садов. На кладбище пришла мне вдруг горькая мысль о том, что Павлик, а не я должен был отцово дело наследовать. С его именем папаша и умер. Он на три года старше меня был, он бы успел все выучить. А мне ничего и не досталось. Только письмо.
Письмо я доставать не спешил. Как будто с духом собирался, готовил себя. Все время о нем думал, но сразу трогать не решался.
После похорон устроили поминки. Мама за эти дни сгорбилась и постарела как будто на десять лет. Как две капли стала похожа на покойную бабушку.
Васька на поминках тоже был, сказал об отце доброе слово. Отозвал меня в сторону.
— Уезжаю, Миха, — говорит. — Уезжаю играть за границу. Легионером буду, как Петр Леонидович.
— Вася! Ты что? Опомнись! Зачем за границу?
— Делать нечего. Не берут меня обратно в команду. Как будто сговорились комиссары, заворачивают обратно прямо с порога. Я ведь в самой Москве был. Все без толку. А в коридоре краем уха услышал, как один комиссар другому говорит, это, дескать, Петькин выкормыш, гоните его в шею без лишних разговоров. Тут я и понял, что на родине больше мне жизни не будет. Неладно что-то в нашем государстве, Миха, ох, неладно….
Эх, Васька, друг мой! И не только в государстве, а со всеми нами очень неладно.
— Вот я и решил — подамся за границу. Без игры мне все равно не жить. В Болгарию поеду. У них скоро игра с турками начинается, они русских охотно к себе в команду берут, целые сотни из нашего брата формируют. Послал я им письмо, все честно про себя написал, так и так, дескать, игровой опыт небольшой, но желание имею огромное. А мне уже через две недели из ихнего посольства ответ пришел. Пишут, что навели обо мне справки, посмотрели видеозаписи схватки на Ржавой горе и почтут за честь принять в команду такого защитника.
— Вот оно как!
— Ага. Поехал я снова в Москву, подписал с болгарами контракт. Их представитель сказал, что сам болгарский главный тренер, Златко Шандоров, моему участию обрадовался.