Телепатический приступ обуял нас всех, ибо ничем иным не объяснишь, казалось бы, бессмысленную спешку. Ежи, естественно, был в курсе, что они прилетят раньше, однако не увидев никого из семейства, впал в вялое отчаяние. На активное отчаяние у него просто не хватило сил.
Я везла сына через город, сперва домой (причём он упирался), а потом в больницу, и была свято убеждена — он бредит.
— Как тут красиво, — твердил он расслабленным, восхищённым голосом, глядя на разъезженную, в грязном снегу, Варшаву. — Какой порядок… Чистота…
Мозга за мозгу заехала, не иначе. Лишь значительно позже я поняла — сын вовсе не бредил…
Ну а в дальнейшем я пережила минуты исключительно весёлые. Инфекционная желтуха, в конце концов, ничего особенного. Роды сами по себе сущая ерунда. Но инфекционная желтуха и роды вместе — такое сочетание можно пожелать разве что своему смертельному врагу.
Каролина родилась перед самым Новым годом, отчего мой сын выздоровел в мгновение ока и радикально. Вскоре он вернулся в Алжир, а Ивона с ребёнком присоединились к нему через восемь месяцев.
Дабы разнообразить жизнь, Роберт развёлся с Анкой, которая осталась у нас в семье моей костельной невесткой. Значение такого понятия я объяснила в книге «Стечение обстоятельств», но могу пояснить и ещё раз.
Выдумал его мой отец. Вскоре после развода, когда мой муж ещё навещал своих детей, отец однажды спросил:
— А костельный сегодня придёт? Семейство воззрилось на него с удивлением.
— Какой костельный?
— Ну, мой костельный зять, — пояснил отец не доброжелательно. — Развёлся с моей дочерью, а ведь костельный-то брак не расторгнут. Значит, остался костельным зятем.
По той же причине и у меня Анка осталась костельной невесткой. Немного позже она вышла замуж за Мацека, которого я, своим чередом, признала костельным зятем, а их ребёнка, Агату, моей костельной внучкой.
Роберт оставил бывшей жене квартиру и переехал на Грохов. Об этом, собственно, я не собиралась говорить — чепуха, не заслуживающая упоминания — но вижу, не получится. Все между собой связано.
Несколько раньше умерла тётка Стаха, сестра моей бабушки по мужской линии. Её квартиру, комнату с кухней, выкупил Ежи. То есть заплатил за неё, и тётка завещала квартиру ему. Ясное дело, ещё при жизни. Она умерла, когда Ежи находился в Алжире, и в квартире после развода поселился Роберт. Он и отремонтировал эти апартаменты. Вполне бескорыстно. Но, едва закончив ремонт, он женился на Зосе и переехал в Прутков.
В детали грустных и мрачных событий я пускаться не намерена, однако коротко необходимо о них сообщить, иначе легко запутаться Приблизительно в это же время умер мой отец. Скончался дома, за четверть часа, в объятиях любимой жены — «скорая» опоздала. После смерти, вернув мне пинцет, отец сумел восстановить мир и согласие в семье.
Тётка Стаха оставила в наследство двенадцать бонов по тысяче злотых, ежеквартально подлежащих розыгрышу. Получили их по наследству трое племянников: тётя Ядя, мой отец и дядя Юрек. Хранил все боны отец, обожавший проверять результаты розыгрышей. Он ходил на почту, сравнивал номера и пребывал в полном упоении. После его смерти обнаружилось, что никто представления не имеет, где он хранил боны.
Кроме матери, Люцины и меня на Аллею Независимости пришла тётя Ядя. Мы сидели на кухне, пытаясь отыскать бумаги, необходимые для похорон, и вдруг вспомнили про боны. Мать разнервничалась, по очереди принесла все ящики из стола, мы просмотрели — безрезультатно. Отцу после первого инсульта всякое могло прийти в голову. Он или спрятал бумаги или вообще потерял. Люцина упрекнула — не следовало доверять ему бумаги, тётя Ядя со слезами на глазах оправдывалась — не хотела его огорчать. А бонов нет как нет. Сумма в двенадцать тысяч, разумеется, не столь велика, но имелись дополнительные аспекты. Моя мать мрачно выдвинула аргумент: её, мол, не замедлят обвинить в присвоении. Ни тётя Ядя, ни дядя Юрек и не напомнили бы о бонах никогда, однако мать не желала нести груз подозрений.
Тётя Ядя уехала домой, но пропажа бонов нам покоя не давала. Мы, уже втроём, перешли в комнату. Меня разозлила эта очередная семейная история, и я снова перебрала все содержимое письменного стола, бумажку за бумажкой. Обнаружилось множество удивительных вещей, в том числе четыре отцовские челюсти и довоенная косметическая шкатулочка с танцующей гуральской парой на крышке и вделанным внутри зеркальцем. Я растрогалась при виде вещи, которую помнила ещё с детства. Бонов, однако, не было. Поискала ещё кое-где — без толку. Я пообещала матери как-нибудь всерьёз заняться поисками и отправилась домой.
Люцина ночевала в квартире моих родителей, и об открытии я знаю по её рассказу. Открытие так её потрясло, что, похоже, она ничего не приукрасила. Ночью без всякой необходимости Люцина проснулась, встала, извлекла из ящика эту довоенную шкатулку и, не размышляя, принялась портить вещь. Маникюрными инструментами она попыталась извлечь зеркальце, даже не предполагая, что зеркальце выдвигается. Никакой определённой мысли у неё не было. Она ободрала немного деревянную рамку, зеркальце вдруг сдвинулось, и из-под него выпали пропавшие боны.
А через несколько недель после похорон мне приснился отец. Уважая чувства читателей, я не рассказывала своих снов, но на сей раз отступаю от правила.
Мы встретились где-то на лоне природы. Отец выглядел превосходно, а я удивилась, поскольку чётко помнила — он умер. Спрашивать, как он тут очутился, вроде бы неуместно, а потому я что-то неуверенно пробормотала. Отец сам все объяснил.
— Послушай, — слегка замялся он, — мне разрешили навестить семью…
Получалось, чуть ли не за хорошее поведение. Я поняла — можно и спросить кое о чем.
— Пап, как ты там? Отец просиял.
— Ах, если бы ты видела! — с безграничным восхищением сказал он. — Какая тут рыба!..
На рыбе сон кончился, а я убедилась навсегда: отец на том свете счастлив.
В какой-то момент, несколько раньше, нас начал развлекать младший сын Марека, Славек. Тут самое время вспомнить о книге «Дикий белок».
Книга появилась во многом под влиянием Марека. Однако это вовсе не значит, что он вдохновлял меня писать. Напротив, вдохновлял на любые другие почины — например, сделать генеральную уборку, следить за причёской, заняться общественной деятельностью и так далее. Нет, я неточно говорю, не вдохновлял, а осуждал отсутствие энтузиазма ко всем этим сферам деятельности и стремился всячески искоренять мою незаинтересованность.
Я уже более или менее ориентировалась в его проповедях и считала: кое-что можно оставить и для харцеров младшего возраста. Переводить через улицу старушек, носить им покупки, чинить замки в квартирах пенсионеров и писать им же заявления — все это как-то, честно говоря, не вызывало у меня восторга, и я согласна, чтобы меня за это осудили. Даже публично. Я предпочитала писать книги. Не говорю уже о чтении — каждый, в конце концов, имеет право на дурацкие увлечения.
«Дикий белок» — результат Марековой страсти к критике. На похвалы он скупился как Гарпагон, а все плохое вызывало в нем гейзеры осуждения. Сама я наверняка не обратила бы внимания на разные идиотизмы, а он ловил их с талантом. К тому же Марек отличался обострённым чувством катастрофизма и дважды убедил меня в конце света. Один раз он спрогнозировал его в семьдесят втором году, а второй раз попозже, не помню когда. Продукты, продаваемые в магазинах, уже давно должны были отравить все человечество, а страна пока что не превратилась в бесплодную пустыню только по недосмотру или по ошибке.
Другое дело, что все идиотизмы, о которых я пишу в книге, действительно взяты из жизни. Теперь вам снова следует обратиться к книге, не стану же я её переписывать. Подтверждаю целиком и полностью post scriptum, помещённый на последней странице. Добавлю лишь, что пакостный эпизод с мясом тоже правда. Разные государственные мужи в самом деле снабжались прямо на бойне.