Кстати, насчёт «ребёнка»: так я всегда обращалась к своим сыновьям. Каролина, в первый раз услышав такое обращение к Ежи, устроила страшный рёв.
— Он не твой ребёнок! — заливалась она горючи ми слезами. — Он мой папа!!!
С огромным трудом удалось её убедить, что одно другому не мешает: её папа — ребёнок своей мамы, и никакой порядок этим не нарушается. Через три дня она примирилась с таким положением вещей.
Светопреставление с моим возвращением началось намного раньше. Первый акт спектакля состоялся при упаковке вещей.
Приехала я с одним чемоданом. В Алжире накупила всякой всячины, в том числе полтора килограмма толстой шерсти на свитер, который сразу же и начала вязать, большую плетёную корзину, три пары арабских резиновых сапог на меху… Минутку, три?.. Все мы носили такие сапоги — моя мать, Люцина, тётя Ядя и я. Нет, вроде бы лишь три пары. Может, четвёртую привёз кто-нибудь другой?.. Ладно, трех пар тоже хватало. Огромный кустарный вазон из глины, не обожжённый, а высушенный на солнце, два кило миндаля, изюм и корила в палочках, съедобные жёлуди, которые можно печь как каштаны и которые я засыпала в вазон… Остального не помню, уверена только, что я ещё пополняла багаж по пути.
Во всяком случае, я не везла ни зёрнышка кофе и никакой кожи — основных товаров, транспортируемых в Польшу. Зато везла мощный пласт коры пробкового дуба, который дети приволокли из лесу…
Эта кора привела меня в полный экстаз. У детей в ванной был небольшой «лягушатник» для Каролины, из стока пахло. Я взялась сделать для стока пробку. Велела Ежи отрезать кусок от коры (а может, отрезала собственноручно). Кусок сперва следовало выварить и лишь после этого обработать. Поместила я свою заготовку в кастрюлю с водой, чтобы кипела. Выйдя из кухни, я через некоторое время вернулась и узрела непонятное явление. Кусок коры почти целиком вылез из воды и вовсе не желал погружаться. Я попробовала запихать его поглубже.
И лишь тут осознала — ведь это же пробка. Изо всех сил старалась погрузить мерзавку в кастрюлю, но едва отпускала, она тотчас же выскакивала. Я расстроилась: какой прок кипятить на поверхности воды. Попробовала прикрыть крышкой — без толку. Никаким способом кора не желала погружаться в воду. Однако, по-видимому, выварилась — пробку для «лягушатника» я сделала, подогнала, и она прекрасно выполняла свою функцию.
Кора, не желавшая тонуть ни за что на свете, привела меня в полное восхищение. Не бросать же такое сокровище, лучше уж самой остаться. Нет, без пробки я не уеду!
Дети начали обращаться со мной мягко, как и положено обращаться с психами, которые неожиданно могут впасть в буйство. Само собой разумеется, облюбованные трофеи в чемодан не влезали, дети отдали мне свой дорожный баул на колёсиках. Шерсть и начатый свитер я запихала в корзину — изделие местных мастеров. Наверно, туда вошло и ещё что-нибудь, корзина была вместительная. Единственный её недостаток — легко переворачивалась. Кажется, туда же я заткнула косметичку и думку. Всю жизнь вожу с собой думку, особенно когда предполагаются разнообразные ночёвки — с подушками в гостиницах случается всякое. О коробке из-под обуви с сухими травами, преимущественно с колючками, прицепленной к баулу на колёсиках, и говорить не стоит. Правда, при переезде коробка мешала ужасно…
Возвращаться я решила кружным путём — нашлись всякие дела в Париже и ФРГ.
Парижские дела — филателистические. Я намеревалась купить свежие каталоги (в Польше их не достанешь ни за какие деньга) и по мере возможностей пополнить свою коллекцию марок. А в ФРГ ехала получать деньги. ФРГ — единственная страна, где тогда обменивались все иностранные валюты, в том числе и демократические марки, а их у меня набралась уйма от разных гонораров. Конечно, растратить их удалось бы и в ГДР, но, во-первых, не на что тратить, а во-вторых, я не любила ГДР и ехать туда не хотелось. Посему я разработала весьма сложный маршрут. Паромом из Алжира в Марсель, дальше поездом до Парижа, потом в ФРГ (город любой, предпочла бы Нюрнберг, ибо упрямо желала миновать ГДР), затем в Польшу через Прагу (как всегда, соблазняли перчатки). Привыкнув к машине, я не учла свой багаж. Мне и в голову не пришло, что сам он за мной не поедет.
— Мама, ты не справишься, — встревожился Ежи, когда мы все уложили.
— Вот ещё, — ответила я легкомысленно. — Доберусь. Не пешком же иду!
Как всегда, прав оказался ребёнок, а не я, глупая старая кляча. Справиться-то я справилась, это само собой, но поклялась никогда в жизни больше не валандаться с багажом…
Уже самое начало оказалось проблемой. Паром в Марсель отходил на следующий день после прилёта Богдана. Ежи работал, отвезти меня было некому, не говоря уже о том, что в апартаментах детей для двоих лишних людей не хватало ни места, ни мебели. Пришлось мне остаться в Алжире.
На одну ночь поместили меня у знакомого соотечественника — это было принято. Арабскими гостиницами пользоваться избегали: случалось, в номер заползали скорпионы. Поэтому старались взаимно выручать друг друга. Знакомый соотечественник жил на втором этаже, лифт в доме имелся, на седьмом этаже тоже жили поляки. Паром отходил в час дня. Соотечественник утром спешил на работу, мы договорились — я закрою квартиру, а ключи отнесу жене поляка на седьмой этаж. Вроде бы все было предусмотрено.
Я очень люблю бывать одна в чужих городах, но тут выяснились два маленьких обстоятельства. Первое — все названия улиц написаны червячками, второе — план Алжира (целая книга) представлял собой курьёз. Мне бы до такого ни в жизнь не додуматься.
Страницы в книге шли в странной очерёдности: после тридцать четвёртой следовала сороковая, после пятьдесят пятой появлялась шестидесятая, за четырнадцатой — двадцатая. А начинался весь этот курьёз не с первой, а с одиннадцатой. Двадцать третьей и двадцать первой страниц не существовало вообще. Не было и общего плана города. Но это не все. В целом вся книга представляла собой зеркальное отражение действительности. Это легко наблюдалось по очертаниям берега моря, который в плане изображался в перевёрнутом виде. С помощью этого путеводителя мои дети пытались ездить по городу. Они в конце концов познакомились с Алжиром на практике. Я не успела.
Землетрясение на следующее утро я проспала, узнала о нем от людей; якобы трясло основательно. Свезла я багаж вниз, оставила под наблюдением швейцара и поехала на седьмой этаж отдать ключи.
Лифт имел странную особенность — он качался вертикально. Волнообразным движением он поднимался наверх и опускался вниз, вверх качало сильнее, так что этажи преодолевались с трудом, и чем дальше, тем хуже — амплитуда колебаний резко возрастала. На уровне шестого этажа она составляла примерно метр. Я выдержала до седьмого, но при мысли о спуске мне сделалось не по себе. Сойти пешком честь не позволяла — польский гонор. Трусливый отказ недопустим. Что же делать?.. Кто не верит, пусть сам попробует: с одной стороны польский гонор, а с другой — чёртова качель. И ещё неизвестно, остановится ли вообще эта зловредная махина в своём движении вниз.
Продолжая внутренние борения, я оставила ключи, и проблема решилась сама: кто-то увёл у меня лифт из-под носа. Я обрадовалась и, не заботясь о чести, с большим облегчением спустилась по лестнице.
Мой главный багаж — чемодан и сумка на колёсах — весил тридцать пять с половиной кило. Я отправилась искать такси. Лил проливной дождь, нигде ни малейших признаков такси. Ещё хуже, чем у нас. Время бежало. Я начала нервничать и применила испытанный метод: узрела полицейскую машину и, подойдя к полицейским, потребовала отвезти меня в порт — через полчаса уходит паром в Марсель, а мне с тяжёлым багажом не справиться.
Это так их напугало, что полицейские в три минуты поймали такси. Поймали, ясное дело, нашим, варшавским, способом: задержали занятую машину вопросом типа «А вы не на Жолибож?..», согласовали маршрут и запихнули меня на сиденье. Таксист отвёз пассажира и поехал за моим багажом. Улица — очень узкая, с односторонним движением — сбегала круто вниз. Места для стоянки не было вообще. Пока водитель, не очень молодой и не слишком высокий и сильный, вынес и уложил мой багаж, пробка на полгорода уже клаксонила во всю мочь. Наконец нам удалось проскочить. Довезя меня до порта, водитель отнёс багаж ещё на двадцать метров, составил его перед входом в здание и поскорее смылся.