— Вас тут переводят, — произнесла я на своём прекрасном польско-русским языке. — У вас есть какие-то деньги. Купите мне сигарет в рамках польско-советской дружбы, а я верну вам долг через русскую подругу.
Не уверена, уразумел ли он смысл моих слов, но сигареты купил и подарил в качестве сувенира, после чего конгресс снова начал со мной общаться. А я и свои сигареты потом нашла.
Однако faux-pas [16] я все-таки совершила и попыталась исправить промах.
На приёме в посольстве я разговорилась с нашим послом и двумя кубинскими вице-министрами, работавшими у нас и хорошо знавшими польский язык. Я постаралась им объяснить, что имела в виду, и вознамерилась привить им свои взгляды, после чего Беатриче отвела меня в сторонку.
— Не хочу вас огорчать, к тому же я не слышала, о чем вы говорили, только ваш посол выглядел так, будто его вот-вот удар хватит…
И я начала обдумывать, где мы будем вести войну, — географически место найти трудно. Посла, однако, кондрашка не хватил, и вполне живой и здоровый, он потребовал от меня решить проблему с польскими книгами. Любыми способами добиться, чтобы ему наконец прислали современную литературу — стыд сплошной ничего не иметь, а официальным путём буквы не допросишься, не то что книги. Все правильно, министерства как-никак не затем существуют, дабы что-нибудь делать.
А вот болгаро-кубинские связи я упрочила случайно. На конгрессе присутствовал писатель, от которого я пришла в восторг с первого взгляда. Телевизор я не смотрю, но раза два довелось видеть у кого-то фрагмент «Изауры». Я констатировала, что Изаура косит, и увидела Леончика. Этакий душка с усиками, идеальный тип латино-американского мужчины. Точь-в-точь так же выглядел кубинский писатель. Для меня он прямо сошёл с экрана, и я этого не скрывала.
— Ох, не называйте, пожалуйста, его Леончиком! — взмолилась Беатриче. — Я сама уже забываю, как его зовут, и тоже начинаю говорить «Леончик».
Мне расхваливали кубинское мороженое, а я этого лакомства ещё не пробовала. И тут подвернулся подходящий случай.
Я сидела в гостиничном ресторане, Беатриче не было, свободный стол для членов конгресса позволял выбирать. И тут я вспомнила насчёт мороженого. За столиком у стены сидели болгарский писатель и Леончик. По-каковски разговаривали, Бог знает. Оба владели английским приблизительно как я. Я подошла к Леончику.
Он легко понял, что я чего-то хочу, не понял только чего. Gele, говорила я, ice, Glass, iskrem soda. Почему у меня вырвалось по-датски, сама не понимаю. Но сколько слов я ни употребляла, все безрезультатно. Леончик пришёл в отчаяние, я тоже, и обратилась к болгарину.
— Ну помогите же мне, — попросила я на сей раз на смешанном русско-чешском. — Хочу попробовать zmrzlinu.
— Я вам помогу, — заверил он и повернулся к Леончику. — Она хочет такое, о!..
Он высунул язык и выразительно несколько раз лизнул свою ладонь.
— А-а-а!.. — воскликнул осчастливленный Леон чик. — Gelado!..
Вот именно gelado. Такое простое слово не пришло мне в голову. Я получила мороженое, в самом деле великолепное. Уже ради одного этого стоило сблизить болгарина с кубинцем.
Из личных впечатлений: я до сих пор больна ракушками. Самой мне удавалось находить небольшие, на глубине одного-полутора метров. Чаще всего они зарывались в песок. Раковины тяжёлые, не то что янтарь, и спокойной воде их не сдвинуть с места. Крупные раковины, коих я жаждала всеми силами души, сидят себе на пятьдесят метров глубже. Их добывают ловцы-ныряльщики или, случайно, рыбаки. Мы поехали с Беатриче на Варадеро, в распоряжении конгресса имелись машины, на пляже я увидела мальчика с огромной раковиной. Он спрятал её под рубашкой и украдкой показывал. Раковина восхитительная, крупная, но молодая, в идеальном состоянии. Хотел он за неё сколько-то долларов. Пять, пятнадцать, а то и все пятьдесят. Или ботинки. Откуда мне взять ботинки, может отдать свои босоножки?.. По пляжу я вообще хожу босиком… Я решила прислать ему из Польши всю обувь своих сыновей. Утратив способность рассуждать здраво, я помчалась за Беатриче, чтобы она перевела моё предложение. Вернулись мы через несколько минут. Мальчика уже перехватила полиция — на Кубе запрещают торговать раковинами. Один полицейский стерёг преступника, который под краном отмывал ноги от песка, другой направился куда-то в глубь берега, размахивая раковиной. Я бы его догнала и отняла сокровище. Не обязательно насильно — с любой полицией мира до сих пор мне удавалось договориться, но меня удержала Беатриче.
— Прошу вас, одумайтесь! Что вы делаете! Вы уедете, а я здесь останусь!..
Я поняла её — строй у нас был одинаковый. Проводила я полицейского алчным взглядом, чуть не плача, и позволила ему уйти восвояси. До сих пор не могу себе простить! Думаю, вы меня поймёте: ракушка из магазина совсем не то…
Так вот, насчёт строя. Гостиницы на Кубе были в порядке, старые, не разгромленные. Ванные комнаты — с ума сойти, ванны встроены в пол, кондиционеры… Правда, у меня в номере кондиционер начал нагреваться и вонять, но это чепуха, не стоившая внимания. Номер мне сразу же сменили, на том же этаже, дабы недалеко было переезжать. В ресторане внизу холодище как на псарне, сплошное удовольствие. Однако социализм дал себя знать тут же рядом, в уборной. Я специально пошла посмотреть. Санузел ассоциировался с баром «Деликатес» в нашем универсаме. Те же красоты, то же состояние. Поинтересовалась уборными в городе. Правда, до Советского Союза им далеко, но социалистический строй и в них угадывался с первого взгляда. Опять же напоминаю: Куба с Польшей не граничит…
Кажется, у них как раз цвели пышным цветом наши пятидесятые годы. Ни один кубинец не имел права зайти ни в одну гостиницу, разве только служащий там и имеющий специальный пропуск. У входа дежурил амбал, и даже я разглядела в нем агента. Не полагалось спрашивать, где живёт эта бородатая… пардон, Фидель Кастро. Население получало карточки. По ним люди могли купить в год четыре пары трусов и две пары обуви. Других товаров я не помню. В салонах свободной торговли цены были во много раз выше, на них денег у людей не хватало. Издательства не имели бумаги. Старая Гавана начинала разрушаться — ремонта не делалось со времён событий в заливе Кочинос, повсюду осыпалась штукатурка, зияли дыры на месте сорванных с петель оконных рам и дверей, обрушенные балконы, чудное кружево испанской архитектуры пребывало в руинах. Старые кофейни, ресторанчики, магазинчики в предместье забиты досками. Прямо-таки город, вымерший после чумы. Очереди за своими же фруктами, как у нас за арбузами. А рядом лавки, изобилующие продуктами исключительно за доллары. Какой я молодец, что не взяла с собой долларов: в пересчёте у меня получилось, что Куба самая дорогая страна в мире.
В городе я не померла от жажды исключительно благодаря Беатриче. Она или велела мне молчать и прикидываться кубинкой, или выкрикивала: Полония — специалист, коммунист, революционер, имеет право за песо выпить мятный коктейль! Ещё никогда в жизни я не была такой революционеркой, как на Кубе, но для утоления жажды соглашалась на что угодно.
Уничтожали этот удивительный остров всеми силами. Если появлялась где-нибудь промышленность или велись работы, после них оставалась голая земля, будто после ядерного взрыва. Искалеченная растительность, торчащие культи засохших деревьев, чёрная, абсолютно опустошённая, истощённая земля. Какой-то придурок с гордостью показывал мне на автостраде оставленные в качестве памятников будки, где когда-то платили за проезд, и объяснил, как теперь хорошо: раньше ездили автострадой за деньги, а теперь даром. Беатриче, к счастью, около меня не случилось и я не смогла обратить его внимание: когда-то автостраду поддерживали в идеальном состоянии, а теперь тут сплошные дыры и выбоины, залатанные польским асфальтом. Смола из него брызжет до верхушек кокосовых пальм. Ещё немного, и здесь появятся типично русские колдобины и ухабы.
По статистике сто шестьдесят человек ежедневно бегут из этого рая на лодках во Флориду. И никто ещё не убежал с Флориды на Кубу, дабы вырваться из капиталистического ада, хотя американцы никого не держат насильно.