Затем, уже в июле, мы снова совершили короткую вылазку на Мазурские озера. Во всяком случае, я планировала короткую, коль скоро у него нет времени. В первый же день Марек сломал ноту…
И вот вам нате. Лишь годы спустя я сообразила — что-то здесь не стыкуется. Физическая сноровка считалась его могучим преимуществом и тоже требовала идолопоклонства. Впрочем, судите сами, что за странная такая физическая сноровка. Это не я, черт подери, споткнулась на лестнице в универмаге, не я так ушибла голень, что пришлось ехать в травмопункт, не я сломала ногу, сунув её в первую же ямку, не я с полного хода врезалась в столик с телевизором в Доме литераторов… Да, заживало на нем все как на собаке, а то и быстрее, но тридцать три несчастья держались за него крепко. И это, по-вашему, хорошая физическая кондиция?.. Да перьями мне обрасти, если это так…
Угодив ногой в ямку, Марек сломал плюсневые кости в первый же вечер, — искал место для бивака. Насчёт перелома сразу не признался, лишь позднее объяснил, что случилось. Я забеспокоилась, предложила вернуться в Варшаву или поискать врача на месте. Марек не пожелал. Видите ли, он лучше знает: или само срастётся, или начнётся гангрена и все равно придётся отрезать обе ноги. Очаровательная перспектива!
У него срослось само собой. Пока срасталось, Марек ходил босиком и ловил сачком уклеек, а я старалась подвести кормой байдарку на пятачок в тростнике. Сперва он подозрительно осведомился, умею ли я грести, затем в требованиях перешёл всякие разумные границы. Коль скоро умею, должна уметь суперклассно, и наплевать, что у меня нет глаз на затылке.
То же самое, впрочем, происходило и с машиной. Если уж я за рулём, то обязана вести как циркачка, никаких «не могу» быть не должно. «Горбунок» — хорошая машина, терпеливо выносил все, но на мостике в диком лесу выхлопную трубу я-таки отломала. На биваке у озера правым задним колесом провалилась в яму с мусором и погнула крыло. Разумеется, легко понять, что в заросли я лезла не добровольно, а следуя его руководящим указаниям. Такого рода удовольствия доставались мне на каждом шагу.
Забрались мы на малюсенький остров, кроме нас никого, и я почувствовала себя чуть ли не Жаклин Онассис. Машину мы оставили на материке, на стоянке около кемпинга. Добиралась я туда на байдарке и ехала в лес за ягодами. Пешком не ходила, тут уж не до прогулок, да и времени жаль — до места почти три километра. Собирала землянику, малину и чернику, потом возвращалась на остров. Наше питание состояло в основном из двух блюд — рыбы и ягод со сгущённым молоком и сахаром; хлеб покупали время от времени. В другую сторону ездили за топливом — островок небольшой, заросший высокими деревьями, поэтому сухостой и хворост быстро иссякли.
Марек вёл себя идеально, он делал всю работу: драил кастрюльки, потрошил рыбу. Лишь однажды потерял терпение — когда пришлось выпотрошить сто сорок уклеек. Спустились сумерки, и он работал при свете фонарика. Все претензии адресовались мне, хотя чувства времени не было у него, а не у меня. Вкалывал он всегда без передышки. Невроз от этого можно было заработать — ни на секунду человек не присядет. В конце концов я уплывала подальше на надувном матрасе, глаза б мои на это не глядели. И зачастую усердное его трудолюбие гроша ломаного не стоило. Так, в последний день перед отъездом он начал делать стол, дабы вкопать его в землю, но успел закончить всего две ножки.
Удил рыбу Марек прекрасно, даже угрей ловил. Эти угри утащили у нас три удочки, к счастью, из лещины. Магазинные удилища Марек игнорировал и не взял с собой ни единого: в лесу сырья, что ли, нету — и, по-моему, он был прав. Чтобы угодить Мареку, я равнодушно смотрела на чёрных гусениц, пожиравших ольховые листья, и стоически терпела, когда меня кусали красные муравьи.
В общем и целом в лесу я всю жизнь чувствовала себя превосходно, могла проводить ночи под открытым небом, никакие насморки меня не брали, костёр разводить я умела и очень любила, есть могла что угодно. Единственное, что меня безумно раздражало, — тесная палатка и необходимость залезать в неё на четвереньках. Да ещё и ноги мыть каждую минуту — мой кумир оказался патологическим чистюлей. Сам он мылся по сорок раз на дню и беспрерывно что-нибудь стирал. Черт знает, почему, Марек ни за что на свете не желал признаться в своём пристрастии к воде и постоянно выдумывал предлоги, чтобы держаться к ней поближе. Удивляюсь лишь, что не скрёб и не мыл каждый сучок для костра.
Я прервала идиллию — пришлось поехать за корректурой «Леся». Вернулась на следующий день и оценила наше временное жилище. Лето выдалось знойное, город пыхал жаром, будто печь. На суше, даже на берегу озера, трудно было выдержать, а на нашем островке прохлада и лёгкий ветерок… Сущий рай! Беспокоила меня лишь проблема времени — сидели мы на острове уже второй месяц, а ведь планировали короткую вылазку. Я собиралась в Данию, предстояли хлопоты…
Поборов свои чувства, я решила возвращаться. И кстати — впервые за два месяца погода начала портиться. Надвигалась гроза, небо на горизонте потемнело. Мне бы насторожиться, а так болезнь захватила меня врасплох. Марек свёртывал палатку и собирал вещи в одиночку, без моей помощи. Я сидела на пенёчке, не в силах пошевелиться — все у меня болело, я мечтала об одном — где-нибудь прилечь, и изо всех сил старалась не стонать. Перед моим внутренним взором маячил большой, мягкий и тёплый плед, в который можно закутаться с головой. Тут-то я и поняла, что случилось.
Дал себя знать ревматизм, заработанный в Дании. Я надеялась, что покончила с ним раз и навсегда в Болгарии, однако номер не прошёл. А ведь я продержалась два месяца на воде! Понять-то я поняла, в чем дело, но от этого не легче. Мы переплыли с острова на материк. Стиснув зубы, я сидела за рулём и ждала, пока Марек запихает вещи в машину, а он работал размеренно и методично. Я-то побросала бы как попало… Наконец мы двинулись к Варшаве, и по мере удаления от воды здоровье моё начало быстро восстанавливаться. С каждым километром мне становилось лучше. Домой я добралась почти без всяких признаков хворобы.
А потом снова пережила тяжёлые минуты — доконал меня хлеб.
Я вознамерилась привезти Алиции кое-какие мелочи, явно доставившие бы ей удовольствие, среди прочего числился хлеб. Обычная свежая буханка. Хлебные изделия в Дании в те годы изготовлялись в виде булок консистенции ваты и чёрного хлеба в ломтиках из муки крупного помола. Все соотечественники, не только Алиция, мечтали о нашем обычном хлебе. Я сдуру поделилась своими планами с Мареком.
Он во что бы то ни стало решил мой план реализовать. Тропическая жара разразилась заново, гроза прошла только на Мазурах, Варшаве не досталось ни капли дождя, погода стояла прямо-таки убийственная. Я сделала все покупки за один день, а вот свежего хлеба нигде не оказалось. Поехала в универсам — нет, на Польной — нет, хлебозавод на Раплавецкой — шиш. Марек путешествовал со мной. Я уразумела — к вечеру свежего хлеба нигде не найти, но он настаивал и гнал меня дальше и дальше. Где-то нам сообщили: свежий хлеб, возможно, есть при пекарне в Виланове. Я уже ничего не хотела — сил моих нет, хватит с меня, отказываюсь. Алиция вовсе не просила хлеба, идея моя, можно и успокоиться. Накануне я успела получить завизированный паспорт, купила билет на поезд, взяла деньги из банка и разрешение на вывоз, договорилась в мастерской — пока меня не будет, подремонтируют машину, не помню что ещё, но много чего успела. Все время за рулём, все в спешке — короче, лошадь и та бы давно с копыт долой. Поезд в восемнадцать тридцать, а я ещё вещи не укладывала. В полубессознательном состоянии я мечтала вернуться домой, вымыться, отдохнуть от жары. Но меня жестоко заклеймили — неужели я сдаюсь?! Надо бороться до конца! Черт побери, помчалась я в треклятый Виланов, подстёгиваемая лютой ненавистью ко всем хлебобулочным изделиям.
В Виланове хлеб был. Свежий, ещё тёплый. Марек упаковал мой чемодан — у него это здорово получалось, — втиснув туда мою пишущую машинку. В результате на перроне у чемодана отлетела ручка: он не был рассчитан на тридцать кило содержимого. По пути на вокзал я оставила «горбунка» в мастерской, дальше мы ехали на такси. В результате борьбы за хлеб и неладов Марека со временем в вагон я села, когда поезд тронулся. Марек соскочил на ходу.