И вот он сидит в своём небольшом кабинете, старший следователь Николай Тихонович Егоров, похожий скорее на озабоченного годовым отчётом бухгалтера, чем на ответственного работника прокуратуры, машинально постукивает пальцами по картонной папке и рассеянно, с неприязнью, поглядывает в окно.
В кабинете он не один. Рядом, пристроившись на краю стола, стремительно строчит в блокноте, делая выписки из пухлого тома следственных материалов, молодой человек с тусклым, словно бы неумытым лицом, в сером пиджачишке, с галстуком под ковбойку и в таких же тускло-чёрных, как и у Егорова, ботинках.
Этот молодой человек – Павел Волчков, корреспондент норильского телевидения, «Паша», как его ласково называют в очередях. И внешне, и по складу мышления он не более притязателен, чем любой из обладателей черных меховых ботинок и таких же стандартных овчинных тулупов с брезентовым верхом (их тоже партиями завозили в Норильск по спецзаказу). Его еженедельные выступления в субботней программе всегда посвящены внутригородским делам – движению автобусов, работе магазинов, недостаткам в снабжении. Темы эти близки и понятны каждому, поэтому Волчков гораздо популярнее в городе, чем другие тележурналисты, подражающие высоколобым обозревателям московского телевидения, передачи которого идут по системе «Орбита».
– И эта сюда попала, надо же! – вполголоса комментирует он свои записи. – А папа-то у неё!.. Опять управление торговли. А я, дурак, пять лет уродовался, пока получил свой диплом!..
Документы, из которых Волчков делает выписки, – материалы следствия по делу группы жуликов, которые торговали фиктивными дипломами институтов и справками об успешной сдаче экзаменов и зачётов (такие справки нужны заочникам, чтобы производство оплатило расходы на дорогу и учебный отпуск). Клиентура мошенников оказалась настолько обширной, что всё расследование заняло больше трёх месяцев, а судебный процесс целую неделю давал обильную пищу толкам и пересудам.
Этому процессу Волчков и собирается посвятить субботний комментарий. Из следственных материалов он выписывает фамилии «потерпевших», не упомянутых на суде или упомянутых вскользь. Материалы предоставлены в его распоряжение Егоровым по указанию прокурора. И хотя самому Егорову это дело обрыдло до последней степени, он терпеливо отвечает на вопросы Волчкова, разъясняет ссылки на статьи Уголовного кодекса, затем его взгляд вновь обращается к окну.
Начало апреля. По календарю – второй месяц весны. В просвете между темно-красными блоками соседних домов сверкает промороженный льдистый наст. Вдалеке, на горизонте, из снежной равнины прорастают каменистые отроги Хараелаха, где-то там, за мертвящей стылостью плоскогорья – Имангда, Макус, 14-й и 15-й гидрологические посты.
Щедро залитый солнцем город и люди, пробегающие по тротуарам в шубах с поднятыми воротниками и в надвинутых на глаза шапках, густые выхлопы машин, тотчас сносимые резким ветром, застарелая куржа на оконных карнизах, – всё это Егорову давно привычно. Но одновременно, как и у всех северян, это полнокровное апрельское солнце невольно вызывает в памяти мягкие весенние дни материка с утренней капелью, с цветением вербы в синих вечерних тенях. Не то чтобы тоскливость, но что-то похожее на чувство обделенности рождает у Егорова обманчивая ласковость этих дней. В Ялту бы такое солнце, думает он (там уже неделю отдыхает его жена с дочками), а вот поди ж ты, пишет жена, дожди…
– Всё. Ну, выдам я им! – Волчков кидает авторучку в нагрудный карман пиджака и с треском захлопывает блокнот. – В субботу, семь тридцать, – напоминает он. – Мы тут подсняли синхрон с вашим прокурором. Экземпляр этот ваш Ганшин! Он угостил меня чёрным кофе. Прокурор с чашечкой кофе, никогда такого не видел. Знаете, чего ему не хватает? Котенка. Чтобы он держал его на коленях и поглаживал, говоря на предмет преступлений и прочих разных вопросов!