К моменту звонка по второму номеру я был уже сильно уязвлен, но я на всякий случай позвонил во второе место, хотя уже и не думал, что оператор фотопечати – такая уж хорошая работа. Опять со мной говорила женщина, только эта шла по другому пути, то есть сначала, конечно, тоже спросила о возрасте и тому подобной ерунде, а потом:
– А где вы работали до этого?
За неделю с лишним до этого мы с моим другом Тимофеем закончили сажать кедры. Это и была моя последняя и единственная за долгое время работа, да и то длилась она недолго. Поэтому я попытался припомнить что-нибудь поприличней.
– Продавал бытовую технику. Чайники, там.
– Как долго?
– Два месяца, – соврал я. Два дня! Да и когда это было.
– Интересно…
– Да нет, не очень, – говорю.
– И почему перестали?
Тут я смутился, чуть замешкал и ответил:
– Потом я решил, что это работа не совсем для меня, – но я тут же понял, еще до того, как она начала говорить, что я не угадал ответ. Надо было сказать, что я боялся непонятно откуда свалившейся на мою голову недостачи товара, что боялся, что недостача вдруг станет больше самой зарплаты. И это было почти правдой, вернее, так я оправдывал себя, когда с утра не хотел идти на работу. Но все это было уже два с половиной года назад. А еще правильным ответом было бы сказать, что я работал на частного предпринимателя, частное предприятие которого закрылось, и я начал искать другую работу! Это было бы еще лучше. Вот они, лежат хорошие ответы, но я!
– А почему вы думаете, что эта работа вам подойдет?
Мне показалось, что тут еще можно было легко выкрутиться, я начал:
– Нет, что вы. Просто там, понимаете, чайники, люди, которым надо объяснять, как ими пользоваться, ты один стоишь….
То, что я стал говорить, тут же вызвало у меня такое отвращение, что я на середине своего оправдания нажал на кнопку, чтобы оборвать этот идиотский разговор. Неужели я так плох, неужели для меня совсем нет нормальной работы? Неужели я могу быть только грузчиком или, там, подсобным рабочим? Что со мной, почему я не могу убедить их, что нужен им? Наверняка я прочел куда больше хороших книг, чем она, ведь я довольно сообразителен. Есть что-то во мне? Или нет? Я сидел в своей комнате и смотрел на телефон и на газету «Работа», и, ей-богу, ненавидел и первый, и вторую так сильно, как мало что ненавидел в жизни.
Да ведь правда я ни на что не способен! Мы с Тимофеем несколько дней сажали кедры, пока от наших услуг не отказались! Мне наш бригадир так и сказал, что мы плохо это делаем, хуже всех остальных! Всего-то вставлять саженцы через каждые полтора метра! Но ведь я не был виноват. Я просто вставлял саженцы, это Тимофей штыком их фиксировал в почве и то, что он это делал плохо, его вина. Тимофей виноват? А не я, значит? Не надо только катить бочку!
– Извини, – сказал Юра, так звали бригадира, – я позвонил сказать, что мне придется отказаться от ваших услуг.
– Как это отказаться?! – спросил я удивленно. В ту секунду все неосуществленные, но запланированные покупки летели в мусоропровод моего сознания.
Юра сказал:
– Вы это делаете слишком херово.
Я не знал, что сказать. И тут он как будто стал оправдываться:
– Я прошел по целому ряду, и у вас все саженцы легко вытащить. Вы с Тимофеем завтра не поедете, скажи ему тоже, – он был очень расстроен и обижен на нас. Он говорил так, будто я не оправдал его доверия.
А я был зол на него, хотя он был довольно вежлив. Вообще он был интеллигентный мужик. И он несколько раз говорил нам, чтобы мы их лучше фиксировали. Но ответил я, конечно, по-другому:
– Отлично, – полсекунды прицеливался и выстрелил: – Ну вас в жопу с этими кедрами! Только это был не наш ряд! Мы нормально сажали!
Но отцу я сказал, что работы осталось мало, что Юра будет доделывать оставшийся участок с постоянной бригадой. Того, что я заработал на кедрах, едва хватило на новые штаны.
И вот теперь я остался со своей неродной мне больше комнатой. Компьютерными играми, программой слепого десятипальцевого метода печати и нерешительными попытками устроиться на работу. Я ездил даже на биржу труда, там переписывал номера пару раз, их у меня было много записано, но звонил я далеко не по каждому. И даже туда, где я договорился о собеседовании, я не ходил. Я ощущал себя ребенком, пытаясь найти работу. И еще меня выводил из себя курс машинописи, который я уже проклинал, но непонятно зачем продолжал осваивать. Если ты привык печатать, используя по три пальца каждой руки, а тут пытаешься использовать все десять, это доводит. Но мне хотелось это уметь. Я мечтал о том, как приду к кому-нибудь в гости, сяду за компьютер и покажу им всем жизни. Сяду за компьютер у Тимофея, например, возьму первую попавшуюся книгу и, глядя в нее, но не на экран, забарабаню по клавишам. Первые два дня я занимался на этой программе по десять часов, но потом упражнения стали такими сложными, что прыти моей поубавилось. Я пытался все делать правильно, не глядя и быстро, но ошибался, программа говорила мне «ой!», и я начинал заново, психовал, ругался, домашние мне говорили, чтобы я был тише и что я дурной. Один раз я разорался, швырнул стул, и мы поругались с мачехой. Несколько раз я выходил на крыльцо со сжатыми кулаками после какой-нибудь тридцатой попытки выполнить упражнение, смотрел на прохожих за оградой нашего дома, мечтая перестрелять всех их, особенно тех, которые знают, что надо делать в жизни, куда идти и как быть в той или иной ситуации, как стать счастливыми. И я ударял в стену нашего дома кулаком, становилось дико больно. Я успокаивался и шел дальше бороться с этой программой. Но потом я делал перерывы все больше и больше, начинал играть в игры.