Власов говорит: «Офицеры и солдаты Красной Армии на тех участках фронта, где были наши части, встречали офицеров и солдат РОА как родных братьев и объединялись с ними для борьбы против большевизма, за свободу своей родины… Вчерашние офицеры и солдаты Красной Армии, дошедшие до Одера, сегодня без колебания перейдя в ряды Русской Освободительной Армии, проявляют неповторимые образцы сознательного геройства. И это в тот момент, когда Сталин считает вопрос о победе для себя решенным… Это только пробные камни… Выступление на фронт Освободительных Войск Народов России станет светлым днем для наших соотечественников и началом их освобождения от террористического режима Сталина, угрожающего сейчас всему миру…»
Я цитирую речь Власова по номеру газеты «Воля народа» № 17 (30) от 8 марта 1945 года.
Рассказанное Власовым для нас — только официальное подтверждение того, что мы уже знаем: среди членов Комитета есть приехавшие на заседание из Берлина, есть несколько офицеров — участников встречи с Красной Армией под Кюстрином на Одере.
После доклада председателя Комитета выступали представители воинских частей РОА, казачества, национальных соединений и представители украинского, белорусского и туркменского Национальных Советов Комитета. Много отрадного рассказали казаки, приехавшие с фронта. Рассказали, между прочим, и подробности перелета на их сторону советских бомбардировщиков, о котором мы все уже в общих чертах слышали.
Казачий корпус с тяжелыми боями отходил по Югославии к границам Австрии. Он все время был в непосредственном соприкосновении с передовыми советскими частями. Однажды, это было 25 сентября 1944 года, с советского самолета была сброшена записка: «Братья казаки! Мы вместе с вами хотим бороться против Сталина. Приготовьте посадочную площадку. Прилетим вечером!»
Площадка была приготовлена. Участники приема рассказывают, что из опасения какой-либо провокации от предполагаемого места посадки были отведены все казачьи части. На большом поле выбрали ровное место и, когда стало смеркаться, обозначили его со всех сторон кострами.
В сумерках услышали приближающийся с юго-востока гул моторов. Летели на большой высоте, и трудно было разобрать, сколько машин. Над обозначенной кострами площадкой сделали два круга и стали снижаться.
Офицеры штаба, сидевшие поблизости в наспех вырытом окопчике, приготовились к самому худшему — сейчас начнут бомбить. Нетрудно представить их радость, когда один за другим сели три больших самолета. Все были с полным экипажем. Через четверть часа прилетели и приземлились еще три… 25 сентября был днем большой радости у казаков. В течение ночи небольшими группами и по одиночке перешло 803 человека из стоявшей перед ними гвардейской советской дивизии.
Самым ярким на этом заседании Комитета было выступление представителя украинской группы первого, после занятия немцами Киева, городского головы. Нужно сказать, что перед заседанием были получены новые сведения о все растущем сопротивлении немецких органов по консолидации наших сил и о трагическом происшествии, об убийстве одного из офицеров охраны Власова немецким лейтенантом. Происшествие имело место в поезде, во время обычного в то время спора из-за мест в вагоне. Немец выхватил револьвер, выстрелил и бежал при содействии немецких солдат от пытавшихся его задержать спутников русского офицера. Только чудом инцидент не вырос в крупное столкновение. На вокзале было несколько десятков солдат РОА, а в поезде солдаты-немцы. Бой казался неминуемым. Только благодаря исключительной выдержке, проявленной русскими, удалось избежать его. Убитого офицера знали многие. Многие его любили. Он был в постоянной охране Власова. Этот факт и подробности немецкой провокации под Берлином, и препятствия, которые ставились немцами во всех делах Комитету, накалили и без того горячую атмосферу.
Городской голова, обращаясь к немецким представителям, присутствующим на заседании и занимавшим всю левую сторону первого ряда стульев, сказал: — Господа немцы! Бьет двенадцатый час. Сейчас идет разговор не о завоеваниях — у вас их больше нет, — а о спасении для нас нашего народа от сталинского террористического режима, для вас о спасении вашего народа и об отведении угрозы, нависшей над всем миром. Мы встретили вас как освободителей. Вы нас обманули. Мы три года ждали, что голос благоразумия раздастся с немецкой стороны, и мы до сих пор этого голоса не услышали. Неужели и сейчас, когда конец будет, может быть, в ближайшие недели, вы не опомнитесь и не осознаете всю глубину совершенных вами ошибок. Неужели вы и сейчас не освободите наши руки для того, чтобы мы могли бороться за нашу и вашу свободу. Бьет двенадцатый час. Опомнитесь, а то будет поздно.
За все двенадцатилетнее существование нацистской Германии таких слов в лицо власти, вероятно, не было произнесено под немецким небом.
Немцы один за другим, не дожидаясь конца его выступления, покинули зал заседания.
Задержавшись после этого день в Карлсбаде, мы вернулись в Мюнзинген.
2 марта, как гром с ясного неба, пришло распоряжение немецкого командования — первой дивизии РОА сняться моментально с места стоянки и следовать на фронт между Штетином и Берлином, где она и должна занять указанный там участок передовых линий.
Это было повторением все той же попытки использовать русские силы в интересах Германии. Реакция на эту попытку была такой же, как и раньше.
Генерал Буняченко, командир дивизии, после совещания со старшими офицерами, заявил приехавшим представителям командования немецкой армии, что дивизия сформирована как часть Русской Освободительной Армии, что она выступит на фронт только в составе этой армии и только по распоряжению главнокомандующего Освободительными Войсками генерала Власова и действовать будет только там, где ей укажет он. Распоряжение же немецкого командования он не может рассматривать иначе, как попытку очередного обмана.
Буняченко почти дословно повторил сказанное когда-то под Смоленском Жиленковым и Боярским.
Приехавшие были в равной степени как возмущены, так и удивлены ответом. На их слова, что это может быть квалифицировано как бунт, за который по законам военного времени зачинщики, то есть командир дивизии и старшие офицеры, подлежат всем строгостям военного закона, Буняченко ответил, что в данном случае это не существенно, так как дивизия хорошо вооружена, у немцев едва ли найдутся силы, чтобы ей противостоять, а кроме того, в шестидесяти километрах отсюда швейцарская граница, куда он и намерен проложить дорогу, если немецкое командование решится ликвидировать конфликт вооруженными силами. Делегаты отбыли ни с чем. День 2 марта можно считать началом того состояния, которое Троцким когда-то было определено как «не мир и не война», между частями Освободительного Движения и германской армией.
5 марта было получено распоряжение Власова дивизии сняться и идти в район Коттбуса. Это южнее Берлина, немного севернее чешской границы.
Уходить из Мюнзингена нужно было все равно. Приближался западный фронт. На севере союзники были уже гораздо восточнее. От западного фронта нужно было уходить, по меньшей мере, на рас- стояние одного дневного перехода. Солдатам дивизии с самого начала формирования внушалось, что на запад не может и не должно быть произведено ни одного выстрела даже случайно. Вскоре после приезда Власова в дивизию это было подкреплено приказом. Все это были излишние меры предосторожности, потому что ясным каждому было и без того. Таким образом, если бы воинские части дивизии были застигнуты частями западных союзников, нужно было бы просто складывать оружие, но это было бы отказом от основной цели.
Выступление было назначено на 8-ое число.
Немецкие офицеры связи сообщили, что 8-го утром начнут подаваться эшелоны для погрузки.
Буняченко разгадал в этом коварный замысел противника. Дивизия, в составе которой было в то время 14 тысяч человек, с тяжелым оружием, артиллерией и большими обозами, главным образом на лошадиной тяге, заняла бы от двадцати до тридцати поездов. Разбросанная на несколько сот километров пути, разъединенная, она могла бы стать легкой добычей немцев. Тем более, что грузиться было предложено сначала штабам, а потом лишенным руководства строевым частям.