- Ну, что ты. Обо всем договорились. Спасибо тебе большое.
- Отлично-отлично, - кивает Капитан глотку шампанского и словам Германа. - Всегда готов помочь. Идем-ка, выйдем в сад, сейчас будет готов отличный гриль.
- Спасибо. Но я не ем мяса.
Капитан, не снимая ладони с плеча, подталкивает Германа к выходу.
- Да помню я, помню, специально для тебя там готовятся овощи и рыба.
В саду, и правда, ухоженном и прекрасном, где деревья кланяются гостям, поднося в дар свои плоды, официант сервирует расставленные под навесом столы с закусками. Здесь же смонтирована небольшая саунд-система и дожидается Германа стол с двумя проигрывателями, тоже под навесом. На пороге дома Герман оглядывается: за спиной все по-прежнему - все живы, нарядны, изысканны. Устало проводит рукой по лицу.
- Спасибо, Капитан. С удовольствием. Часа через два, когда сделаю перерыв. Тогда можно и поесть.
- Отлично, я прослежу, чтобы ты не помер с голоду и не упился раньше времени. И кстати, что я тебе должен за работу?
- Забудь, - смеется Герман. - Какие деньги? Это мой подарок.
Капитан улыбается еще шире и, раскинув руки, пускается в пляс по тропинкам сада.
-А те-е-е-п-е-е-е-е-е-рь, - кричит Капитан нараспев, как ярмарочный зазывала. - Та-а-а-а-нцы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!
8
Ночью, счастливый, Герман хохочет на заднем сидении такси, глядя на мельтешение огней за окнами. Отчаянно и весело подавая сигналы света, которые наверняка что-то означают (причем наверняка нечто нужное и важное, да расшифровывать лень), летит навстречу его такси неспящий город. Несется прямо в лобовое стекло со всеми его мостами, новостройками, эстакадами, памятниками, помпезными станциями метро, старинными особняками, витринами магазинов и кафе. Огни мелькают все быстрее и быстрее, и это счастье, это боль, и это - любовь. Нет ничего прекраснее мчаться летней ночью, восторженным и немного пьяным, в такси над Днепром, через мост, переброшенный с одного берега Киева на другой. Нет и не будет.
9
Герману снилось небо: чистое, без единого облака, и очень высокое - до самых звезд. Он лежит в степи, раскинув руки, и смотрит в это небо, а вкрадчивый вежливый голос повторяет непрестанно, не меняя выражения, как будто на Repeat’е, всего два слова: «Герман Александрович! Герман Александрович!»
Герман Александрович просыпается и открывает глаза: перед глазами его комната - он спал в своей кровати. Тогда он бережно опускает руку рядом, чтобы убедиться: он спал в своей кровати один. Тогда он приподнимается на своей кровати и понимает, что спал в одежде.
Похоже, пятый (или шестой?) бокал шампанского, как это принято говорить, оказался лишним. Кокаин был отличным, практически чистым, но только усугубил похмелье.
Герман сползает на пол и с ожесточением отжимается сотню раз, хотя уже на счете «шестьдесят два» в голове застучал паровой молот и показалось, что грудная клетка разорвется, но холодный душ быстро приводит в порядок. Бриться не стал: ему нравится ощущение щетины на щеках, подбородке и горле, хотя сейчас, может быть, и стоило бы - для пущей бодрости.
Причесаный, умытый и разодетый Герман открывает сейф и достает конверт с гонораром за работу, которую он выполнил на днях для москвича - крупного издателя блатных и ресторанных песен. Быстро пересчитывает деньги, отделяет от пачки небольшую стопочку купюр, переламывает и прячет в карман, остальное убирает в сейф.
Жирная работа, случается несколько раз в году, не чаще. Зато теперь несколько недель можно не думать ни о чем: слушать с утра до ночи любимые пластинки - например, Gong, Марка Рибо, Material, братьев Уокеров, Lounge Lizards, мало ли. Да хотя бы взять и переслушать весь Beatles от начала и до конца, отвлекаясь только на то, чтобы перевернуть очередную пластинку, подлить виски в яблочный сок или скрутить самокрутку и неспешно выкурить ее под кухонной вытяжкой.
Нo это уже начиная с альбома Revolver, думал Герман, хотя почему же? Ведь я никогда раньше не слушал укуренным Rubber Soul, а ведь под Norwegian Wood или In My Life не мудрено и трезвым расплакаться. Каким бы железным парнем ты не был, но рано или поздно под Beatles плачут все, это как увидеть в оригинале полотна Поллока или Эдварда Хоппера, а он видел. Кто это, кажется, Илья говорил: абстрактная живопись - мандала для неверующего? Надо бы при случае спросить, что Илья думает о Хоппере.
А если Gong, значит, первый альбом после ухода из группы ее идеолога и основателя Дэвида Аллена и один из самых лучших вообще, радуясь, как первый раз, нежному и одновременно разухабистому скрипичному солу Йорга Пинчевского из «Котенка в башмаке», порхающему по комнате бабочкой, ненароком влетевшей в окно.