Герман улыбается. Замерев внутри бокса, прислушивается. Снаружи стрекочут сверчки.
Когда глаза привыкают к темноте, аккуратно, чтобы лишний раз не потревожить затхлый воздух, достает из кармана фонарик и надевает поверх шапочки. Плотно прикрывает двери бокса. Включает фонарик. И делает шаг в глубину.
Споткнувшись, Герман хватается за первое, что попадается под руку, и на него валятся стопки журналов и книг. Прикрывая голову ладонями и локтями, Герман падает на колени. Журналы рассыпаются по полу, следом на Германа падают пластинки - в конвертах и без. Фонарик слетает с головы и катится по полу, луч мечется по стенам, выхватывая из темноты какие-то ящики с коробками. Фонарик закатывается в угол, луч гаснет.
Стоя на четвереньках в полутьме, Герман шарит руками вокруг себя. Со стороны кажется, обнюхивает пол, будто собака. Не найдя фонарик, замирает на секунду и громко хлопает ладонями, облитыми черной кожей перчаток. Следом за хлопком раздается щелчок. В гаражном боксе вспыхивает свет.
Вокруг разбросаны джазовые журналы «Метроном» и «Даунбит». С обложек улыбаются черные лоснящиеся лица распутников и пьяниц, и эти лица, как будто коллажи, составленные из разных фотографий, диссонируют с тонкими ухоженными пальцами, что легко, будто темные мотыльки, опустились на клапаны саксофонов и рояльные клавиши.
Но журналы и книги не интересуют Германа. Он бережно подбирает стопку фотографий, рассыпанную по полу небрежно брошенной колодой. Быстро подносит одну фотографию за другой близко к глазам. Наконец, тихонько смеется, довольный.
На фотокарточке за столом навсегда застыли несколько мужчин, одетых и остриженных по моде поздних семидесятых, в антураже советской квартиры. За стеклянными дверцами шкафа красуется сервиз, на стене ковер, из коврового узора глядит овечьим взглядом Есенин с непременной трубкой, а в красном углу комнаты замер наготове бобинный магнитофон AKAI, похожий на космический корабль, такой же чужеродный и невозможный посреди всего этого быта. Мужчины пьют водку и курят сигареты, узлы галстуков распущены - когда душа рвется наружу, горлу тесно в воротнике. Скоро они ударят по струнам, растянут гармошечные мехи, да как запоют.
Герман знает наверняка, что так и будет, он сразу же признал на снимке двоих: бывшего хозяина гаража и человека с испитым лицом актера провинциального театра кукол, со странной стрижкой, прикрывающей уши долгими и, похоже, давно не мытыми прядями. Душа всякой компании, дурной в особенности.
Герман переворачивает фотографию, читает подпись на обороте и ухмыляется, как лис.
«Таки дорогому другу Марчелло
от Аркаши Северного,
с пожеланиями памяти и Большим Одесским Приветом,
Киев, 31 марта 1977 года».
Герман прячет фотографию под куртку и снова прислушивается: тишина, даже сверчки затихли. Снимает с полок несколько ящиков, пока не находит коробку с магнитными пленками. Быстро перебирает коробки с катушками, подписанные твердым красивым почерком.
Где-то за забором неспешно едет автомобиль, и Герман застывает, пока звук покрышек не растворяется в темноте. Наконец, вытаскивает нужную коробку:
«Концерт 29 марта 1977 года»
- Наконец-то, - шепчет Герман, счастливый, едва сдерживая дрожь охотничьего пса. - Ну, наконец-то!
Напряженно вслушиваясь в тишину, Герман быстро и неслышно прибирает за собой: ставит на место коробки, вязанки журналов и книг, подбирает с полу рассыпавшиеся фотографии с бумагами и забрасывает за ящики. Прибравшись, выскальзывает из гаража и неслышно запирает замок.
Этой ночью от возбуждения он так и не сможет уснуть.
Утром, в своей квартире - это просторная студия с кухней, отгороженной от жилого помещения барной стойкой, за которой он завтракает, на американский манер, обретенный в Америке, Герман все еще мается полубредовой бессонницей. Каждый нерв напряжен, всякий звук режет ухо, комната кажется чужой. И правда: если бы не огромная кровать, квартиру Германа можно принять за офис небольшой хипстерской фирмы, выпускающей музыкальные пластинки - вдоль стен ряды стерильных стеллажей из IKEA, на которых выстроились пластиночные конверты, словно армия солдатиков из пластика и картона, до самого потолка. Конверты улыбаются сотнями лиц. Белых, черных лоснящихся, женских и мужских, ухоженных и небритых, красивых и очень красивых.