- Усталый хирург, - декламирует здоровяк, залихватски улыбаясь доктору от одного уха до другого. - Подходит к окну, жадно дымит папироской, и хмуро трясет на лоб набежавшей прической. Каторжный труд! Их сегодня несут, как дрова, несут и несут без конца...
- Здорово, Капитан, - отвечает доктор. - Что это ты стихами заговорил?
- Пришлось переклассифицироваться в поэты, - ухмыляется парень на костылях, и доктор мысленно обзывает себя дураком.
- Как раз от папироски я бы не отказался. Свои закончились.
Здоровяк достает сигарету, протягивает доктору, подумав секунду-другую, достает для доктора еще одну, подмигивает и держит свой мучительный путь дальше, в курилку рядом с мужской уборной. Он только-только учится ходить на костылях.
- Спасибо, Капитан! - благодарит доктор в спину, прячет одну сигарету в портсигар и отлепляется наконец от стены.
А Герман понимает, что лишен возможности не только говорить, но и двигаться тоже. Видимо, от наручников руки затекли так сильно, что получается пошевелить только самыми кончиками пальцев, указательного с безымянным, и только правой. Зоя так и не смогла свыкнуться с тем, как он сейчас выглядит: со всеми этими трубками, торчащими из носа и рта, под капельницей, спеленатый, будто мумия в старом фильме ужасов. Да, Герман, ты бы оценил эту шутку.
- Гера, любимый, - Зоя касается его руки. - Ты слышал, что сказал доктор? Скоро все закончится. Самое страшное у нас позади. Ты идешь на поправку. Наконец-то все будет хорошо. Мы все так соскучились за тобой. Савельев заходил в магазин, просил передавать тебе привет и принес денег. Корнилов звонил вчера. Он нашел для тебя книгу, которую ты просил его найти, что-то там про джаз.
Неужели воспоминания Лео Фейгина, думает Герман, ну, наконец-то. В самом деле, обещанного три года ждут.
Зоя присаживается на жесткий больничный стул рядом с койкой, собирается с мыслями.
- А еще мама заходила. Ты не повершь, мы так смеялись! Мама вспоминала, как ты лазил ко мне в окно. Помнишь? Ты сильно выпил за обедом и начал валять дурака. А я тогда разозлилась и не захотела оставаться у тебя на ночь. Ты все равно поехал вместе со мной, провести меня до самого дома. А потом влез ко мне в окно.
Зоя смеется, почти счастливая.
- Ты думал, мои ничего не знают, а мама с отчимом все слышали. Они встали пораньше, приоделись, отчим даже галстук повязал, мама приготовила завтрак. Они тебя ждали за столом, чтобы познакомиться, а ты испугался и сбежал. Вылез обратно через окно. Помнишь? Я знаю, ты хотел бы это забыть, но мама не даст.
Но я помню, улыбается Герман, ведь это были лучшие дни, это были лучшие недели нашей жизни.
Зоя достает из сумки толстую тетрадь на пружине, с засаленными краями страниц и множеством вклеек между страницами.
- Смотри, что я тебе принесла. Помнишь? Ты это написал за одну ночь, в конце февраля, помнишь? Ты вернулся тогда домой, когда все закончилось. Ты ничего мне тогда не рассказал, что произошло, только всю ночь сидел на кухне и писал. А потом наутро разбудил меня и прочитал. Я сразу все поняла, что ты хотел мне сказать, но не сказал. Помнишь? Хочешь, я тебе прочитаю?
Пальцы на правой руке поверх одеяла едва заметно дрогнули. Еще бы, он все помнит и никогда не забудет. Зоя поднимается и делает несколько шагов по палате, от двери до окна и обратно, чтобы успокоится. За окном начинается осень, как это я раньше не заметила, что уже начинается осень?
- Тогда я почитаю, Гера.
Снова присаживается на самый край стула, неуютно в палате, она никогда не смогла бы привыкнуть к больничной мебели, не дай Бог привыкнуть. Раскрывает тетрадь. И начинает читать:
Новый город и новый дом на берегу реки
Он ехал на велосипеде, строго придерживаясь обочины, хотя дорога была пустой. Сосредоточенно глядя на асфальт, стелящийся под переднее колесо, а на пустых перекрестках - по сторонам, был погружен в свои тихие и угрюмые мысли. Но несмотря на эту кажущуюся погруженность в себя, слышал каждый звук вокруг и все подмечал: стайки воробьев, которые перелетали с одной кроны на другую, отстрелянные гильзы в траве, далекий шум поезда. Это было новое умение, которое он вынес из большого города, и теперь понимал, что это ощущение сжатой пружины внутри навсегда останется с ним.
Через какое-то время воздух очистился от запахов гари, стал прозрачным и свежим, и человек на велосипеде ощутил, что снова способен различать разные, теперь почти уже забытые запахи. Со стороны леса легкий ветер доносил до него ароматы сосновых иголок, вымоченных в ночной прохладе, росистой травы и каких-то ягод, которые велосипедист когда-то ел, и даже помнил вкус, но не мог сейчас вспомнить названия. Он сравнивал эти ощущения с прежними, и хотя запах травы и ягод не поменялся, ему казалось, что раньше они пахли иначе.