- Вот оно что, - бормочет задумчиво.
Они стоят посреди гостиной с занавешенными зеркалами. Несмотря на все старания украсить дедовский быт, Зое не удалось изжить ту ауру обреченности, которое обретает жилое пространство с навечно застывшим временем. Три стены занимают стеллажи: от пола до потолка - пластинки, пластинки, пластинки, порядка полутора тысяч записей оперы, от Венеции до Шанхая. Обои на четвертой стене поблекли. Паркетины под ногами истерлись. И когда бы не приключилась эта история, мебель в стиле восьмидесятых годов к тому моменту безнадежно выйдет из моды.
Но теперь, когда Великий Старец умер, все должно перемениться. И что самое гадкое, думает Герман, никто не знает, куда.
Неслышно втягивает ноздрями знакомый аромат духов, запах каких-то степных пряных трав (из пакетов, которые Зоя хранит в шкафу, чтобы отпугивать моль и не позволить поселиться в складках одежды пыльному душку), вдыхает запах ее гладкой кожи и тугих волос. Ну, вот и началось, думает Герман, мир меняется прямо на глазах. Теперь этот запах становится иным, и чем дальше вдыхает Герман, тем сильнее горчит дымный запах трав. Тем чужероднее кажется аромат духов. Что-то закончилось этой ночью со смертью старика, чего никогда не вернуть.
Внешне холодные, отстраненные до надменности, внучка и дед понимали друг друга без слов, и Герман иногда спрашивал себя, как могло так получиться, что они допустили в свой круг его, человека совершенно иного по внутреннему укладу?
Герман опускает голову и пытается заглянуть в ее глаза, будто в надежде прочитать в своем отражении ответ. И видит: теперь у Зои черные зрачки, огромные, во весь глаз - как у покойного Осипа перед смертью.
- У тебя теперь глаза, как у деда, - от неожиданности Герман отшатывается на шаг назад. - Огромные черные зрачки. У тебя же зеленые глаза. Как такое может быть?
Зоя пожимает узкими плечами так, как умеет только она. Сперва одним плечом, потом другим. Тонкий гольф обтягивал ее ключицы, как вторая кожа.
- Это всего лишь новые линзы. Я разбила очки в больнице, когда... Когда.
- Ясно, - отвечает Герман, в который раз чувствуя себя рядом с ней полным мудаком, но теперь как-то особенно по-дурацки.
- Кофе? - Зоя стоит перед ним, красивая и стройная, как будто для того, чтобы он как следует запомнил напоследок.
- Нет, спасибо, - Герман привычно опускается на диван, лезет в карман и бросает рядом, на клетчатое покрывало дивана, конверт.
- Успешно решил свое дело? - по-кошачьи подобрав ноги, Зоя усаживается в кресле напротив.
- Да, я нашел мастер-копию. И уже продал. Здесь есть доля Осипа, - подбирает с дивана конверт и протягивает Зое. - То есть, получается, уже твоя доля.
Зоя снова двигает плечами, будто ее передергивает.
- Не стоит. Это были ваши личные дела с Осипом, а я здесь ни при чем. И потом...
И потом, она еще получит с москвича вдвое за обратный переход - все же после смерти старика обстоятельства изменились, но Герману о втором конверте знать не обязательно. К тому же... Пусть это станет ее маленьким подарком напоследок. Стоит признать, думает Зоя, я не всегда обращалась с ним справедливо.
- Да, я помню, - уголки рта дрогнули едва заметно раз-другой, но в целом он держит себя в руках твердо. - Это кража. Ты не хочешь брать грязные деньги. Но ведь это деньги Осипа. Возьми. На похороны.
- Я решила уже этот вопрос. И кстати.
Рядом с проигрывателем - стопка пластинок, очень удобно, все любимые записи под рукой. Зоя перебирает пачку быстро и ловко. В последние недели Осип Ростиславович нередко просил отыскать то одно, то другое, но заводил пластинку только сам. Это особенное удовольствие, и одно из последних, получается. Наконец, Зоя находит и подает Герману диск.
Нарисованный на обложке Телониус Монк в кожаном летчицком шлеме тревожно глядит вперед, белое кашне черного денди развевается на ветру флагом поражения. К 1964-му году, когда была записана эта пластинка, Монк уже растерял свой божественный дар, но все еще мог бы уместить рыхлое тело в кабине самолета. Но вот в 1979-м, когда альбом переиздали в Японии - уже навряд ли.
- Подарок от Осипа. На память. Похороны послезавтра, в девять, в крематории на Байковом.
Герман принимает подарок, пожимая плечами, но не успевает высказать сухое слово благодарности, потому что в прихожей неприятным стариковским голосом дребезжит звонок.
- Ждешь гостей? - Герман быстро убирает конверт с деньгами обратно.
- Да, - будничным тоном, будто предлагает еще одну чашечку кофе, ошарашивает Зоя. - Это Савельев.
Савельев! Герман поднимается с дивана, стискивая в карманах пиджака кулаки. В животе холодеет, как бывает перед дракой. Зоя протягивает обе руки ладонями вперед, словно успокоить Германа тем, какие гармоничные линии ее судьбы и сердца, а значит, нечего бояться.