Машины визжали тормозами, крутились в опасной близости от нее и друг от друга. Водители зверски матерились, готовые оторвать бабке голову, но цепенели и смолкали, едва мать Анархия проходила мимо. У нее был пустой взгляд мертвеца. Прибывшие к месту уличной пробки милиционеры даже не смотрели в ее сторону, а брезгливо отворачивались, словно не хотели замараться.
Мать Анархия вышла к кафедральному собору, обхватила, огромный деревянный крест у главного входа, да так вот и рухнула лбом в землю, намертво сцепив руки в замок. Ее сразу обступили прицерковные нищенки.
— Изуверка, что ли?
— Ай–ай, во что бабка свою плоть превратила!
— Наверное, великая постница.
— Ага, схимница из катакомбов.
— Да грешница она великая, и всего–то разговоров, — разрешил все сомнения церковный сторож. — Не трогайте ее, бабы. Пусть лежит и кается. Благочинный велел попустить ей от греха подальше.
После мороза три дня шли дожди, потом снова морозы ударили немалые, а Мать Анархия так и лежала без движения под крестом.
— Она там не окочурилась, а? — спросил у побирушек сторож.
— Не-а, теплая, — сказала пощупавшая кающуюся грешницу нищенка, брезгливо вытирая пальцы.
— Благочинный велел ее убрать, — сообщил зевакам сторож. — А то еще окочурится перед церковью. Греха потом не оберешься.
Никому не удалось расцепить заледенелые пальцы неподвижной Матери Анархии.
— Ты ей дубинкой пальцы расцепи, сынок, — советовали бабки подоспевшему на вызов милиционеру.
— Пробовал уже, так недолго и руки оборвать. Потом еще отвечай за эту падаль.
— Ей и доктора уколы делали — ничего старуху не берет.
— А что у ней в руках, сержант? — полюбопытствовал сторож.
— Дешевая бумажная иконка. А так держит — не вырвешь.
— Неделю поста без маковой росники во рту, вот подвиг–то!. С голодухи подомрет, сердешная.
— Ее бы в больницу… Обморозилась, наверное.
— Вот–вот, благочинный и беспокоится, как бы богу душу не отдала у входа в храм.
— Нет, не подохла еще. Снег под ней растаял — теплая.
— Все равно застудится. Ведь под себя всю неделю ходит, а то как же иначе? Человек же, пока еще живой.
— От воспаления легких загнется, как пить дать. Ей и так уже недолго мучиться — кожа да кости остались.
— Отмучается.
Но мучения Матери Анархии еще долго не закончатся.
Из машины под ручки вывели епископа, как тяжелобольного после выписки из больницы.
— Ну–ка покажите вашу юродивую. Кликушествует?
— Молчит, ваше высокопреосвященство, — ответствовал протоиерей.
— По–песьи не воет?
— Бесы ей язык затворили.
— Молитвы одними губами бормочет?
— Какое там! Она и на колени не вставала и ни разу и лба не перекрестила.
— Ох, вы, святые отцы! Отчитать одержимую не можете.
Архиерей осенил неподвижную грешницу крестным знамением.
— Во имя Отца, Сына и Святаго Духа отрешаю тебя от уз бесовских, раба божья.
Юродивая дернулась, как от удара электрического тока, расцепила руки и как во сне поднялась с земли на колени.
Три раза больно ударилась головой о столбовину креста и еле поднялась на ноги с разбитым лбом и залитым кровью лицом. Никто не кинулся ее поддержать.
— Эк ее бесы сокрушили, нечестивую, — рокотнул баском громогласный дьякон.
Только после этих слов Мать Анархия стала слышать звуки и заметила людей. Заметно было, что она не понимала, где находится и что с ней. Ей что–то втолковывали, о чем–то допытывались, но она не разбирала слов, а только трясла головой.
— Ступай, небога, и сама с собой разберись сначала, — напутствовал благочинный. — В храм ее не пускайте, но покормите, хоть как–то, не берите грех на душу — голодную отпускать.
Кто–то из нищих совал ей в руку хлеб, кто конфетку, но она вырвалась и пошла куда глаза глядят, а глаза ее глядели в никуда, то есть были пустые–препустые, как у слепой.
Брела она всю ночь по одетому дьявольским соблазнами рекламы городу, пока не погасли уличные фонари и бесовская подсветка зданий, извращающая перспективу ночи.
К утру Мать Анархия забрела на почти заброшенную городскую свалку далеко за городом.
ГЛАВА 11
«СВАЛКА ТВЕРДЫХ БЫТОВЫХ ОТХОДОВ ЗАПРЕЩЕНА» — так было написано на ржавом щите с облупившейся краской. Тут не было ни души. Мать Анархия прошла свалку из конца в конец и набрела на сгоревший и сильно покореженный вагон пригородного поезда. Натаскала тряпья, фанеры, картона и устроила там себе логовище.