— Не зашли бы в балку жиденецкую, каюк бы парню пришел, — послышался неторопливый голос Ничипора.
— Видно, беда погнала его в лес в такую вьюгу.
— Ну, этот крещение прошел что надо…
Все говорили наперебой, только Антон Климпотюк сидел в углу землянки, словно воды в рот набрал. Правда, он и раньше не отличался особенной разговорчивостью. Поэтому, наверное, и остался холостяком до тридцати с лишним лет, хотя, работая до войны в ремстройбригаде, считался лучшим бондарем в городе.
— Где я? — вдруг раскрыл глаза чернобровый парень.
— А ты кто такой?
— Я из Черногорска… Шел, чтобы рассказать партизанам… Все они погибли… И Анюта тоже, — парень снова закрыл мутные глаза.
Вдруг из угла порывисто поднялся Антон, высоченный, могучий — потолок для него низок, землянка мала. Он зло выплюнул окурок.
— Кому ты брешешь, прихвостень фашистский! Тебя же к нам подослали! Я вашу милость своими собственными глазами в балагане Трикоза видел. Сочувствующим хочешь прикинуться? Не выйдет! Слышишь? Не верю!…
Антон так и не договорил, отвернулся к стене. Знали партизаны, какой огонь разожгла в его сердце Анюта-пулеметчица в лютые морозы 1941 года, знали, что значат для него страшные слова обмороженного приблуды.
Весть о гибели Анюты словно ветер разнеслась по всему партизанскому лагерю. Еще могущественнее и грознее застонал бор, еще свирепее завыл ветер от этой вести. А в землянку все сходились ночные хозяева своей земли. Молчаливые, хмурые, грозные.
— Кто ты такой и кем сюда послан?
Это уже спросил парня Таращенко, сурово сдвинув на переносице брови.
— Раз моим словам не верите, говорить не буду.
— А нам и не нужно, чтобы ты говорил, — ревет из угла Климпотюк. — Мы тебя как облупленного знаем. Сынок кулацкий! Буян! Богачом задумал при немцах стать?
— Чтоб ты подавился своей брехней!
— Брехня? А в тюрьме за что сидел? За грабеж. А с Трикозом чего компанию водил? Кто знает, может, ты сам и расстреливал…
— Да я два месяца в тифу валялся, — как-то спокойно и совсем безразлично, будто между прочим, проговорил вдруг парень. Видать, понимал, что словам его все равно не поверят. Потом обвел долгим и тоскливым взглядом суровые лица партизан и на какой-то миг задержался на Гриценко.
В это мгновение капитан вспомнил и кровавые отблески пламени на стекле, и дребезжание стекла от взрывов, и двух арестованных, выпущенных им на волю. Вспомнил и слова лейтенанта: «А все-таки зря выпустили того, черноволосого…» Неужели Ивченко действительно стал предателем? А что, если правду говорит Климпотюк? И терпко стало на душе у Гриценко.
— Ну что ж, расстреливайте, раз не верите. Жизнь мне теперь ни к чему! — шепотом сказал Ивченко и отвернулся от людей.
О чем думал он в те минуты, никто не ведает. Только лицо его стало еще зеленее, и под глазами еще сильнее сгустились тени.
Вдруг за дверью послышались чьи-то шаги, и в землянку ввалился почти раздетый человек. Он бросился к Ивченко, обнял его и с опаской дрожащим голосом спросил:
— Петрик, неужели все правда? Она же шла к тебе, больному, на свидание. Не может быть…
Петро ничего не ответил, только закрыл лицо ладонями, и его плечи судорожно задрожали. Глухо зарыдал и старый Гриндюк.
— Повесить негодяя, — зловеще прошептал кто-то в толпе. — Повесить!
— Не каркали бы дурное. — Гриндюк поднялся на ноги. Голова опущена, не хотел, видно, чтобы люди видели слезы. — Петро мне с дочкой жизнь спас… Любили они с Анютой друг друга… За что ж тут вешать?
Поплелся к двери, и через мгновение его поглотила темная ревущая ночь.
Утром Петро сидел перед Таращенко, Гриценко и двоюродным братом Андреем Колядой. Андрей после выздоровления снова вернулся в отряд. Петро рассказал подробности гибели группы Горового.
— …Теткина хата как раз над прудом, около ольшаника стоит, — начал он. — Утром услышал я выстрелы и бросился к окну. Смотрю, в овраге, возле зарослей, толпа полицаев и эсэсовцев, человек пятьдесят. Вокруг стрельба, а к полудню все стихло… Смотрю и глазам не верю: из ольшаника Анюта, почти совсем раздетая, с двумя партизанами выходит. Все без оружия, в крови. Шли они лугом, над ручейком, а вокруг, как змеи, увивались эсэсовцы. Я видел, как партизаны остановились, о чем-то пошептались, потом подъехала машина. Хотел я на помощь броситься, выбежал в сени, а тут — как ахнет взрыв… Вышел во двор, а на том месте, где Анюта с партизанами стояла, воронка чернеет…