Да и чёрт с ним, в самом-то деле. У меня было спасение. То, что могло дать мне сил бороться за свою жизнь и не только. Но миру довелось отвадить то, что мешало его планам. Я пытался наладить контакт с Алесей. За те две недели, что я оправлялся после боя, было очень много попыток восстановить всё то наше прекрасное, что разрушил… я сам. И все они не принесли даже обыкновенного диалога между нами.
Казалось, что тень от моего отчаянья была способна гасить звёзды в небе. Пройдено было порядка больше сотни метаморфоз моего «Я», но от прежней моей жизни не осталось и куска. И всё вокруг мне об этом напоминало. Выступление уличных, и до жути грустных своим макияжем мимов на одном из самых больших проспектов Ленинграда, синица, поющая, сидя на кустах красивых роз. Пела о том, что больше не осталось сил, а душа пуста, и вместо того, что заполняло пустоту, теперь чёрная дыра, которая затягивала остатки тебя внутрь, пытаясь испарить.
В конечном итоге я стал коротать вечера за бутылкой жидкости со злаками, в стеклянной таре, и сидел я при этом на лавочке в парке. Уже лето, а оно несёт вместе с собой тепло, перемены, и красоту. Сегодня мой день рождения. Мне наконец-то 18. И я совершенно один. Напротив меня сидела пара влюблённых друг в друга людей. Это были мальчик и девочка, на вид каждому по 15. Он не отрывает от неё взгляд, и не прекращает рисоваться перед дамой, а она едва успевает обрабатывать всю получаемую информацию, не говоря уже про какие-то ответные реплики. И я им завидовал. Меня уже давно никто с таким незаурядным интересом не слушал. Ну как давно… месяц, что-ли. Видимо, настолько привык, что теперь кажется, будто полгода минуло. Он – ростом слегка ниже меня, длинные чёрные волосы, острые черты лица и может даже характера. Наверняка его главным достоянием были малахитовые глаза. Оно и понятно, ведь она в них с такой заботой смотрит… Девушка же носила каре светлого, немного солнечного цвета. Не огненно-яркий, скорее всего результат многократной перекраски волос. Она явно ниже него, но любит так же сильно, я уверен. Орехово-молочный цвет глаз… а у меня прекрасное зрение, оказывается. Хотя, скорее всего, что-то из этого я выдумал, ведь достиг пика своей тягостной меланхолии. Я оторвал от них изучающий взгляд, и направил его к горизонту. Кто-то перерезал небу горло. Иначе как объяснить этот чудесный закат. Жидкие, растянутые ветром облака были похожи на края раны, а разливавшийся меж них кровавым миражом летний закат был тем самым кровотечением. Лезвия найти не удалось, возможно его владелец уже далеко отсюда. Но ему однозначно не удалось убить красоту, хоть он и пытался. Почему-то я поставил себя не на место негодяя, как это обычно и происходит, а на место жертвы. Мы были очень похожи с этим небом. Оно такое же бескрайне грязное, и загрязнили его другие люди. Очень похоже на оправдание собственной никчёмности, движимое лишь жалостью к себе. Но одна общая черта всё же есть. И мне, и ему уже нечего здесь делать. Нас обоих много кто видел, кто-то даже знал лично. Но по итогу мы всё равно возвращались к одному и тому же. Я – к рассвету, оно – к закату. И сегодня его закат выглядит вот так. Точно так же, как и мой. Только у него рана на шее, а у меня – на душе. Но в тоже время мы коварно разные. Оно не такое жестокое. И сколько бы его не отравляли, оно не станет опускаться на нас, угрожая расплющить. Я же готов ответить на такие действия более радикальными действиями в ответ. И те, кто отравлял меня… они, почти все, об этом пожалели. Таким образом выходит, что придуманное мной аморфное понятие намного лучше меня самого. Я пялился на то, как оно умирает, и даже не собирался этого предотвращать. Но небо умирает каждый день, возрождаясь спустя ровно одну ночь. А ночное небо это уже совсем другое. Оно безразлично и замкнуто, несмотря на то, что намного прекраснее, чем его предшественник. И таким оно стало не по чьей-то воле, а просто потому, что так лучше. Для всех, и для него в том числе. У него даже образ не такой яркий, как у неба под опекой солнцешара.
И вот, рана под названием «закат» полностью истекла кровью. Небеса стали походить на синий труп, что уже который день лежит в холодильнике морга. За ночь разложиться не успеет, так что волноваться не о чем. Парочка покинула скамейку. Похоже, и мне уже пора возвращаться в свой гроб, с ироничным названием «жизнь». Я могу продолжать, но долго это всё не продлится. Уверен, что нет. Уже нет сил. Последние два года заколотили последние гвозди в крышку. Но похоронить себя могу только я сам…