Но она приберегла своё покровительство до других времён. Уже два новолуния весело и неутомимо стучали молоты по наковальне. Однако великан-здоровяк Куян неожиданно упал возле горна. Семья еле втянула его в избу. Кабы не жилистый Шестак, так и лежать Куяну на глиняном полу кузни. Старец-вещун пришёл к вечеру, во двор не заглянул. Долго из-за ворот слушал причитания Карюхи и Улады. Женщине всегда найдётся другой муж, даже давно неплодной большухе Уладе. А без такого искусника, как Куян, оскудеет казна, станет трудно обрабатывать поля, рубить избы. Пока-то Шестак догонит мастерством отца, да и догонит ли... На Куяновом дворе недавно кто-то народился. Нужно выбирать.
Старец подозвал жестом Уладу, вышедшую выплеснуть остатки отвара, которым она пыталась обуздать трясовицу. Большуха кинулась к нему, как цыплёнок под несушкино крыло, но остановилась. Понятливая.
- Трясовицу можно усмирить младенческой кровью. Не излечить, сама знаешь. А загнать вовнурь. Человек, понятно, телом владеть уже не будет. Но в уме и памяти останется на три лета, а то поболе. Шестак за это время отеческими советами в мастерстве прибавит, - сказал старец, развернулся и пошёл прочь, прислушиваясь. Улада, видно, рухнула рядом с ведром. А потом поднялась и твёрдо зашагала по подмёрзшей земле к избе, резко захлопнула за собой дверь. Не завыла, значит, будет толк.
3
Ясь услышал позади шлепки сестрёнкиных пяток по употанной в камень глинистой дороге. Раньше бы ветром помчался, чтобы быстроногая Яська не догнала. А сейчас присел в сухую колею, обхватил руками голову.
- Ты чего, Янислав? - спросила сестра.
Ясь поглядел на худющие Яськины ноги, по щиколотку рыжие от пыли, и промолчал.
Сестра села рядышком, достала кусочек солодковой выварки, толкнула плечом: "Хочешь?"
Ясь отвернулся и спросил глухо: "Ясыня, а тебе не страшно?"
- Нет, - легко ответила Яська, как будто речь шла не о её скорой смерти, а о кружке кваса после сытной еды.
- А я не верю, - сказал Ясь и замолчал, чтобы голос не выдал подступивших слёз.
- Правду говорю, - тихо молвила Яська и продолжила почти шёпотом: - Омоют меня сон-травой, отваром цвета дурманника напоят, и засну я под песни. А во сне рядом стоять буду с тобой и матушкой, за руки вас держать. И кровь отворят не мне, а Земле-Матери, и напоит она всех силой-здравием, и восстанет всяк болящий с одра и выйдет славить милость великой...
Ясь замер. Он явственно увидел то, чему предстоит случиться: стоит Ясыня, белее снега, на каменном алтаре в лесу. Глаза закрыты, на губах - исступлённая улыбка. Старец вскрывает жертвенным ножом горло, подставляет чашу под алую струю. Сестра медленно оседает на колени, потом валится на подставленные руки. А чаша всё наполняется...
- Нет! - заорал Ясь, прогоняя видение. - Не бывать этому!
Он грубо схватил сестру за руку, рванул так, что Яська чуть не упала, потащил с дороги в сторону выжженных полей.
- Мы убежим... - процедил зло. - Проберёмся через Пограничье. По Унесею сплавимся.
Яська не сопротивлялась, шла за братом. Но спросила:
- А как же Третьяк?.. С ним-то что будет?
Ясь сделал несколько шагов и остановился. Молчал. Дышал так, что было видно, как под рубашкой ходят рёбра.
- Не пропадёт небось, - буркнул тихо. - Что с карначьим выкормышем может случиться?..
Яська сложила тонкие пальцы кукишами и потыкала кругом себя так же, как это делала большуха. Ясь давно в эти бабские штучки не верил, поэтому передразнил сестру. Тотчас над ближним к озеру лесом взвились птичьи стаи. А в видной отсюда Вышеславской голуби захлопали крыльями над крышами.
- Третьяк!.. - выдохнула Яська.
Близнецы помчались к озеру.
4
Скрюченный трясовицей Куян только пучил глаза и мычал, когда большуха отворяла кровь его младшему сыну, недавно народившемуся Третьяку. Пытался сжать дёргавшиеся челюсти, руками, ходившими ходуном, старался оттолкнуть кружку. Но большуха заталкивала ему в горло выдолбленную изнутри ветку осины и через берестяную воронку вливала алую жизнь в болящего. Карья тихонько выла за печкой. А близняшки понуро бродили под окнами.