В. П. Зилоти, не зная, где учились ее отец и дядя, предполагает, что «образовали себя главным образом они сами»[63]. По свидетельству находившегося с ним в приятельских отношениях критика В. В. Стасова, П. М. Третьяков «с самого почти детства… горячо любил чтение, в юношеских годах сам себя образовал, прочитав в оригиналах все, что только было доступно в русской литературе каждому сколько-нибудь образованному человеку в 40-х годах нашего столетия, а также все лучшее из иностранной литературы в русском переводе»[64]. Михаил Захарович сыну не мешал: купец уважал упорство старшего сына в освоении книжной премудрости. Тем более Павел, хорошо понимая смысл поговорки «делу время, потехе — час», предавался чтению лишь после окончания прочих дел.
Пытаясь нащупать момент пробуждения коллекционерской жилки, исследователи, как правило, обращаются к сознанию взрослого, отягощенного житейскими проблемами Третьякова. Однако… вполне вероятно, что стремление к собирательству проявилось в нем еще в юные годы, по крайней мере при жизни отца[65]. И оно напрямую проистекало из любви Третьякова к книгам.
Помимо книг для чтения, особенный интерес для Павла Михайловича представляли иллюстрированные издания. Н. А. Мудрогель о молодом Третьякове сообщает: он «…особенно любил книги с картинками, собирал лубочные картинки… А когда подрос, стал собирать гравюры, рисунки, акварели», которые «хранил… в шкафах и столах своей комнаты, спасая их от выгорания»[66]. Исследователь И. С. Ненарокомова сообщает, что книги, картинки, гравюры и литографии с нравившихся ему картин Павел приобретал главным образом на рынке у Сухаревой башни[67]. Это свидетельство нуждается в существенном уточнении. Первые документальные свидетельства о посещении Третьяковым Сухаревки относятся лишь к 1853 году; нет никаких серьезных оснований переносить это свидетельство на более раннее время. Тем более что весь этот товар можно было приобрести в торговых рядах или у Гостиного двора, где продавал товары его отец. Как бы то ни было, увлечение красотой печатных изображений завладевает Павлом Михайловичем всерьез. Естественным продолжением этой линии юного собирателя стало коллекционирование произведений живописи. Так одно увлечение породило другое: читатель превратился в коллекционера-любителя. А коллекционер-любитель посредством самообразования вскоре станет настоящим профессионалом своего дела.
Стремление любоваться красивыми вещами было у Третьякова родом из детства. Тогда же появилось желание этими вещами обладать. Не потому, что у Третьякова было развито чувство собственничества, вовсе нет. Скорее, в нем была сильна тяга к прекрасному.
Созерцатель по складу души, Павел ценил красоту: в природе, в архитектуре, в людях. Люди подобного склада, тонкие эстеты, чувствительны к наличию в окружающем мире прекрасного. Душа их радуется, замечая в нашей реальности черты сходства с созданным Богом совершенным миром. Жажда находить это совершенство везде, где только можно, составляет неотъемлемую часть их существования. Впоследствии жена П. М. Третьякова напишет в путевых заметках: «Пашута мой обращал внимание наше на виды и природу. Особенно понравился нам один из трех въездов на гору в верхний Нижний (Новгород. — А. Ф.)… Дорога идет между двух чрезвычайно крутых откосов и идет до оврагов, на которые мой муженек засмотрелся и обещал в будущий раз… пойти пешком туда, чтоб лучше изучить великолепные виды»[68]. Любовался Третьяков и другими красотами, которые попадались супругам по дороге, стремясь запечатлеть их в своем сердце.
Но в детстве у Третьякова не было возможности путешествовать. Свою тягу к красоте он удовлетворял, рассматривая иллюстрированные книги и картинки или — бродя по улицам, мостам и площадям Москвы.
Живописные переулочки Замоскворечья с зеленым буйством их садов и огородов, с уютными особнячками и старинными усадебками, с затейливыми церковками и изящными колоколенками, как справедливо отмечают исследователи, сыграли не последнюю роль в формировании художественных вкусов П. М. Третьякова. Но их влияние было далеко не единственным. Регулярно посещая отцовскую лавку и любя пешие прогулки, будущий купец должен был хорошо знать самое сердце Первопрестольной — Кремль и Китай-город. Выходя за пределы Китайгородской стены, он, вполне вероятно, бывал, помимо Замоскворечья, и в других частях Земляного города, лежащих к северу от Москвы-реки. Районы эти различались по своему населению, по облику и расположению строений. Обладали они живописностью совершенно другого рода, чем родные Третьякову замоскворецкие земли.
64
65
Когда Н. А. Мудрогель говорит о «детстве» П. М. Третьякова, необходимо использовать это слово с осторожностью, в некоторых случаях — расширительно, то есть как период, когда был жив отец Павла Михайловича. Иными словами, до декабря 1851 года. Сам Николай Андреевич не мог быть свидетелем детских и отроческих лет Павла Михайловича, поэтому, быть может, распространял свои позднейшие знания о нем на более раннее время. С другой стороны, у Мудрогеля были надежные источники информации — люди, служившие у Третьяковых десятки лет: приказчик В. В. Протопопов, прачка Степанида Захаровна и др. От них Николай Андреевич мог слышать рассказы о юных годах Павла Михайловича. К примеру, эпизод, связанный с поездкой на гулянье в Сокольники, бесспорно, относится к детским годам Третьякова. Следовательно, остальные указания Мудрогеля на события, происходившие в «детстве» Третьякова, могут действительно повествовать о самых ранних годах жизни будущего купца. В прочих случаях подобного рода свидетельства Мудрогеля нуждаются в тщательной проверке.
67
68