В тот день не случилось больше ничего достойного внимания, о чем стоило бы рассказывать.
К вечеру мы прежней дорогой направились домой. Однако на обратном пути, сидя на своем послушном муле, рядом с тетей Касильдой, я больше не скучал и не огорчался. Всю дорогу тетя Касильда без устали рассказывала всевозможные истории, я слушал ее, а временами давал волю туманным образам моего воображения.
Ничто из происходящего в моей душе не должно остаться для Вас тайной. Скажу прямо, что средоточием, или, вернее, ядром или фокусом, этих туманных образов был облик Пепиты.
Ее появление среди бела дня в самой гуще молчаливого тенистого леса вызвало в моей памяти все истории о добрых и злых чудесных существах, о которых мне случалось читать в Священном писании и в книгах светских классиков. И вот Пепита предстала в моем воображении не такой, какой она была, когда ехала на коне перед нами, а как некое идеальное эфирное создание, явившееся в лесной тиши человеку, как явилась Энею{65} его мать, Каллимаху{66} — Паллада{67}, чешскому пастуху Кроку — сильфида{68}, зачавшая затем Либушу{69}, как Артемида{70} — сыну Аристея{71}, как патриарху — ангелы в долине Мамврийской{72}, как святому Антонию в пустынном уединении — гиппокентавр{73}.
Случайная, вполне обыкновенная встреча с Пепитой превратилась в моем воображении в нечто чудесное, целиком завладела моими мыслями. Уж не сошел ли я с ума? Ведь за несколько минут, проведенных наедине с Пепитой у ручья Солана, не случилось ничего сверхъестественного или необычайного, но зато позже, когда я тихо ехал на муле, какой-то невидимый искуситель стал кружить вокруг меня, внушая мне странные мысли.
В тот вечер я сказал батюшке, что желаю научиться ездить верхом. Я не стал скрывать от него, что к этому побудила меня Пепита. Батюшка этому крайне обрадовался. Он обнял меня, поцеловал и заявил, что теперь не только Вы мой учитель, но и он будет иметь удовольствие научить меня кое-чему. Наконец он заверил меня, что за две-три недели сделает из меня лучшего наездника во всей Андалузии, что я буду способен контрабандой проскочить в Гибралтар и, обманув охрану, вернуться оттуда с мешком табака и изрядной кипой хлопка, — словом, смогу заткнуть за пояс всех наездников, гарцующих на ярмарках Севильи и Майрены, оседлать Бабьеку{74} и Буцефала{75} и даже коней Солнца{76}, если они вдруг спустятся на землю и я успею схватить их за узду.
Не знаю, что Вы думаете об искусстве верховой езды, которым я овладеваю; надеюсь, что Вы не найдете в нем ничего предосудительного.
Если бы Вы видели, как доволен батюшка, как он радуется, когда учит меня. Мы приступили к занятиям на следующий день после нашей прогулки, о которой я Вам рассказывал; я беру по два урока ежедневно, но иногда урок длится непрерывно — мы ездим верхом целый день.
В первую неделю манежем нам служил незамощенный двор дома.
Сейчас мы уже выезжаем в поле, хотя и стараемся выбирать уединенные места. Батюшка не хочет, чтобы я показывался на людях, пока я не буду в состоянии, как он выражается, поразить всех отличной посадкой. Если отцовское тщеславие его не обманывает, этот день наступит скоро, — у меня будто бы удивительные способности к верховой езде.
«Сразу видно, что ты мой сын!» — ликующе восклицает батюшка, наблюдая за моими успехами.
Батюшка настолько добр, что Вы простите ему мирской язык и несколько игривые шутки. В глубине души я огорчаюсь, но терпеливо сношу их.
От постоянных и продолжительных уроков у меня так ломит все тело, что я прямо валюсь с ног. Батюшка советует мне написать Вам, что я весь покрыт рубцами от самобичевания.
Батюшка утверждает, что скоро курс обучения будет закончен, а так как он не желает уходить в отставку с поста учителя, то предлагает мне начать другие занятия, весьма странные и вовсе неприличные для будущего священника. То он предлагает научить меня валить быков, а затем отвезти в Севилью, где я с гаррочей{77} в руке утру нос забиякам и драчунам на аренах Таблады. То вспоминает свои юношеские годы и службу в лейбгвардии и намеревается отыскать свои рапиры, перчатки и маски, чтобы научить меня фехтованию. И, наконец, полагая, что он лучше всех владеет навахой, отец предложил мне свое руководство и в этом искусстве.