Вы, наверное, представляете себе, как я отвечаю на все эти сумасбродства. Батюшка мне возражает, будто в добрые старые времена не только священники, но и епископы, сидя на коне, разили неверных. Я говорю ему, что это могло происходить в эпоху варварства, ныне же слуги всевышнего не должны прибегать к иному оружию, кроме убеждения. «А когда убеждения не помогают, — возражает батюшка, — разве плохо подкрепить доводы двумя-тремя тумаками?» Образцовому миссионеру приходится временами прибегать к таким героическим средствам, полагает батюшка и, будучи начитан в романах и повестях, подкрепляет свое мнение примерами.
Так, святой Иаков, будучи апостолом, редко сходил со своего белого коня и чаще разил мавров копьем, чем убеждал их словом божьим; а некий сеньор де ла Вера, отправившись с посольством католических королей{78} к Боабдилу{79}, ввязался в богословский спор с маврами на Львином дворе{80}. Истощив все доводы, он бросился на них с мечом, чтобы силой добиться их обращения. Наконец, отец приводит в пример бискайского идальго дона Иньиго де Лойолу{81}; поспорив с одним мавром о непорочности пресвятой Марии и не выдержав его ужасных богохульств, он напал на мавра с мечом в руке; если бы тот не поспешил спастись бегством, Иньиго де Лойола убедил бы его этим страшным доводом. Я возражаю отцу, что последний случай произошел прежде, чем святой Игнатий стал священником, а о других примерах говорю, что тут нет никакой аналогии.
Короче говоря, я защищаюсь как могу от шуток отца и стараюсь овладеть лишь искусством наездника; других искусств, недостойных духовного лица, я не познаю, хотя отец уверяет меня, что и по сей день немало испанских священников владеют и пользуются ими, стремясь таким образом содействовать победе веры и сохранению единства католицизма.
Я сожалею, что мой батюшка таков, что он без должного благоговения и даже с насмешкой говорит о самых серьезных вещах; но, как почтительный сын, я не смею осуждать отца за его несколько вольтерьянские вольности. (Я называю их несколько вольтерьянскими, потому что не знаю, как назвать их иначе.) В сущности же, батюшка хороший католик, и это утешает меня.
Вчера был день обретения честного креста. Городок выглядел оживленно, на каждой улице стояло шесть-семь майских крестов, разукрашенных цветами; однако ни один из них не был так красив, как крест, выставленный у дверей дома Пепиты: он утопал в цветах.
Вечером мы были на празднике у Пепиты. Крест внесли с улицы в большой зал нижнего этажа, где стоит рояль, и Пепита устроила для нас простое и поэтическое зрелище, какое я видел когда-то в детстве.
С вершины креста спускались семь широких лент — две белые, две зеленые и три красные — символ богословских добродетелей. Семеро детей пяти-шести лет — семь таинств — взялись за концы семи лент и исполнили танец, — видно было, что они хорошо его разучили; ребенок, одетый в белую тунику, как подобает оглашенным{82}, олицетворял крещение; священство представлял мальчик в сутане: конфирмацию — малютка в облачении епископа; елеосвящение{83} — паломник с посохом в руке и в плаще с нашитыми на нем раковинами. Брак представляли жених и невеста, Назарянин с крестом и в терновом венке изображал покаяние.
Танец был скорее не танцем, а рядом поклонов, поворотов и коленопреклонений под звучную музыку вроде марша, которую довольно удачно сыграл на рояле органист.
Маленькие участники празднества — дети прислуги Пепиты, — исполнив свою роль, получили подарки и сласти и отправились спать.
Вечер продолжался до двенадцати; под конец нам подали фрукты в сиропе, шоколад с бисквитным тортом и напиток со сладостями.
С наступлением весны Пепита часто стала отказываться от своего уединения и отшельничества, чем батюшка весьма доволен. Отныне Пепита будет принимать каждый вечер, и батюшка желает, чтобы я бывал у нее.
Пепита сняла траур и выглядит еще наряднее и краше в легких, хотя и очень скромных платьях.
Надеюсь, батюшка не задержит меня здесь дольше чем до конца месяца. В июне мы поедем к Вам в город, и Вы увидите, с какой радостью я, освобожденный от Пепиты, которая обо мне не думает и не вспоминает меня ни добрым, ни злым словом, обниму Вас и стану — наконец-то! — священником.