Пальма придурочно опустился на пол, застонал и забился в конвульсиях. Потом он приподнял голову, скорчил недовольную рожу и укорил меня:
— Ну ты даешь! Человек лежит, умирает, а ты даже не соизволишь поднять жо…то есть встать и пойти вызвать "скорую"! Спасатель, блин!
Я включился в игру.
— Черт с тобой… Где телефон?
— В коридоре… О-о-о… Мамочка, помоги… Святой Петр, помоги… Святой Павел, помоги… Умираю…
Я, стараясь не расхохотаться, пошел в коридор, взял трубку, и сказал в микрофон:
— Алло? Скорая? Здрасьте… Примите вызов… Что с больным? Приступ. Приступ истерики. Да-да, бьется в судорогах, несет какую-то чушь… Что вы говорите? Да ну? Эпилептический припадок? Что сделать? Но позвольте, как — придушить? Все равно не успеем? Ну ладно, хорошо, спасибо…
Я вышел из коридора. Пальма хохотал.
— А я по твою душу, Пальмиро! Велено тебя придушить. Я буду рад облегчить твои муки, пусть даже таким страшным путем… Отче наш, иже еси на небеси… Прими же темную душу этого грешного отрока…
— Слышала бы бабушка, — улыбнулся Пальма. — Сказала бы, что это богохульство, что мы ересь какая-нибудь. Хорошо, что она на даче.
Я засмеялся и снова огрел Пальму подушкой, но несильно, а так, для порядка. Он улыбнулся снова и вдруг притих.
— Ты чего? — испугался я, глядя на его исказившееся лицо. — Я так больно тебя ударил?
Пальма молчал. Он закрыл глаза. Ему, похоже, было не на шутку больно.
— Пальма! Ты чего? Ты не всерьез? Да что с тобой, Пальма?
Он поморщился и шепотом попросил:
— Это… Дай водички, Март…
Я со скоростью бешеной антилопы помчался в кухню, достал из буфета стакан, налил в него водички из графина и побежал обратно, чуть не расплескав всю воду. Половину все-таки разлил.
Пальма приподнял голову, выпил воду, подавился, закашлялся. Я хотел врезать ему по спине, чтобы помочь прокашляться, но он замахал руками в знак протеста. Пальма глотнул еще раз, успокоился и поставил стакан на пол.
— Ты чего это? — в ужасе посмотрел я на него. — Ты правда, что ли, болеешь?
— Да нет… То есть я болею, но в школу мне ходить можно, я прогулял просто…
— Да я не про то! При чем тут школа! Что с тобой было? После того, как я тебя ударил? Почему ты так побледнел? Я же несильно…
— Да при чем тут ты! Ты тут вообще ни при чем. У меня бывает такое.
— А что это? — шепотом спросил я.
Мальчишка снова взял стакан и допил оставшуюся воду.
— Да ничего. Сердце. Ерунда. Ты это… только Юльке лучше не говори, ладно?
Я поспешно кивнул. Больше он ничего не сказал. Я тоже боялся спрашивать. От былого веселья не осталось и следа.
— Март, а ты веришь в Бога? — внезапно озадачил меня Пальма таким вот неожиданным вопросом. А я не знал, что ему ответить. В самом деле, верю ли я в Бога? Я не знаю. Наверное, верю. Во что-то верю, а с чем-то совершенно не согласен, но все-таки, наверное, верю. Мама рассказывала мне много историй, случившихся с совершенно отчаявшимися людьми, которым помогал Бог. Не знаю, правда все это или нет, но я поверил.
Я не люблю ходить в церковь. Причину такого моего отношения к ней я объяснить не могу совершенно, но это факт. Мы иногда ходили туда с мамой. Мне там почему-то было неуютно. Наверное, потому что меня повсюду окружали верующие люди, верующие до конца, они приходили к Богу: просить или благодарить, а то и просто так. А я не хотел просто так. И благодарить и просить мне было не о чем. Во всяком случае, я так считал. Да и вообще… Церковь — это святое место, а я вовсе не такой уж святой на самом деле…
— Я не знаю, — честно сказал я Пальме. — Я… наверное, верю. Но я не знаю.
— А я верю. Точно верю. Потому что как же еще? — шептал Пальма. — Вот что с нами будет, когда мы умрем?
Знакомые же, однако, вопросы, мучат Пальму.
— Ты не копай глубоко, — саркастически посоветовал я. — Перед тобой пример…
— Ты же еще не умер. Ты еще можешь стать живым. А если не получится у тебя прыгнуть под колеса? Тогда что? Куда?
— Как так не получится? Должно получиться…
А правда, а если нет? Двойник так и не сказал, что — потом. Если неудача… Он сказал, что неудачи не может быть. Потому что нельзя. Без меня маме будет плохо. И Глебу тоже. И Лебедеву, и всем моим друзьям, и даже отчиму, так сказал двойник.
Но а вдруг?
Я не знаю, что будет потом.
— Значит, ты думаешь, что мы попадем к Богу? — уточнил я.
— Я… Да, я так думаю.
— А он не обидится, что я такой… Полуверующий?
— Откуда я знаю? Наверное, не обидится. Бабушка говорит, он всех любит.
Меня жгло чувство тревоги. Я не понимал, в чем дело. Чем оно вызвано — просто разговором на эту немного пугающую меня тему или чем-то еще.
— Пальма… А почему ты об этом заговорил?
Он улыбнулся, взял пустой стакан и, проигнорировав мой вопрос, предложил:
— Жрать будешь?
В половине второго пришла Юлька.
— Там тебя песочат, — с порога известила она брата, — говорят, ты специально, контрольную по физике прогулял. Ну, я сказала, что ты болеешь. Только мне, по-моему, не поверили ни на грош…
— Я не понял, — покачал черной головой я, — так ведь вы не одногодки. Пальма же старше на год, как же вы тогда вместе в один класс ходите?
— Так и ходим. А что такого? — пожала плечами девочка. А Пальма усмехнулся:
— Я в прошлом году школу отвратительно закончил. Меня оставили на второй год.
— Жалко, — посочувствовал я. Мне и в самом деле было жалко, потому что никакой радости нет — сидеть в одном классе с теми, кто младше тебя на год. Меня тоже так пугали — учись хорошо, а то оставим на второй год… Так и не оставили, хотя повод я давал неоднократно. — А ты так плохо учишься?
— Да нормально. Я в химии ничего вообще не понял. И в физике. А потом вообще учиться забросил.
— Зачем? То есть, почему?
— Не знаю. Я все равно не понимаю ничего.
— Геометрию понимаешь, — попыталась Юлька оспорить факт, сказанный Пальмой.
— Нет, не все… Не хочу я учиться. Я лучше работать пойду. А Юлька пусть учится. У нас симбиоз, — засмеялся Пальма, — я — сила, она — мозги.
"Не симбиоз у вас, а глупость", — хотел сказать я, но не сказал. Боялся обидеть Пальму. В конце концов, он сделал свой выбор. Хочет так — флаг ему в руки. Да и вообще — нашелся критик! Это похоже на наш разговор с Глебом несколько лет назад: он как-то заметил, что я грыз ногти, и сказал, что это неприлично. Просто так сказал, он не собирался меня учить всяким там хорошим манерам. Но я в ответ огрызнулся, что он сам постоянно кусает ногти. И еще критикует, будто взрослый…
Так и я сейчас. У самого в дневнике одни пары и трояки. Пятерка была только по музыке, и то несправедливо. У меня слуха — ноль целых, ноль затертых. Наша музычка ставила пятерки всем, кто хоть немного старался петь, а я все-таки старался.
— Ладно, Пальма, это был последний раз, — пригрозила Юлька, хотя знала прекрасно, что не последний. — Так лопать хочется, что дома есть пожевать?
— Колбаса есть и суп из пакетика. И любит, и любит, и любит весь дом вкуснейший бульончик "Роллтон", — процитировал мальчик припев из одной рекламы по телику.
— Сойдет, — решила Юлька и пошла на кухню. — А вы ели?
— Не, мы — сосны, — пошутил Пальма. — Никакие не ели.
— Я серьезно.
— Да ели. Бананы.
— Какие еще бананы?
— Ну те, со столика.
— Все? — глаза у Юльки превратились в огромные шары.
— Нет, не все. Тебе оставили, — услужливо кивнул брат и принес из комнаты один банан.
Юлька ошарашено приподняла брови.
— "Пап, а ты можешь всю пачку выпить?"
Я подхватил:
— "Два литра? Не могу".
— "И я не смогла", — добил последнюю реплику еще из одного ролика двигателя торговли Пальма.
Мы эту комедию не просто так разыграли. Дело в том, что с утра бананов было около двадцати. Мы их с Пальмой не считали, а просто ели. Пока не остался один. Тогда нас кольнула совесть. Нет, мы не про Юльку вспомнили. Нам просто до ужаса не хотелось банан делить. А забрать себе совесть не позволяла. Тогда мы приняли мудрое решение — отдать этот банан Юльке ("надо же и делиться, а то нечестно выходит") и положили его в шкаф — с глаз долой, из сердца вон.