Я поднялся по ступенькам на свой шестой этаж, прошел сквозь коричневую обивку (мама давно говорила, что надо поставить железную дверь, да все никак не собирались) и встретился взглядом с Глебом. Я немного растерялся, помахал ему рукой, но ответа не дождался и вздохнул с облегчением. А Глеб как будто что-то почувствовал — смотрел в сторону двери как-то настороженно, пытаясь увидеть там кого-то. Ясное дело, меня.
— Март? — прошептал он. Наверное, чтобы отчим не слышал и не говорил, что сын сошел с ума.
— Привет, — сказал я тоже шепотом. Сказал и загрустил. Глеб меня не видит. Он, наверное, хочет меня увидеть. Хочет, чтобы я был жив. Но я умер в пятницу. По ошибке — так сказал двойник.
Я отвел глаза в сторону. Глеб еще посмотрел в сторону того угла, где стоял я, покачал головой и отошел. А я медленно пошел на балкон.
На балконе было довольно грязно, но мне было по фигу. Я стал искать среди досок и ящиков насос. Я старался действовать тихо, чтобы меня не слышали, но одну доску я все же не удержал — она брякнулась на бок, да с таким шумом, будто это и не доска вовсе, а здоровенная бочка. А может, мне показалось — все-таки я был весь на нервах. Я замер, ожидая, что сейчас сюда прибегут отчим и Глеб. Собственно, в этом не было ничего страшного, но почему-то я чувствовал себя преступником, как в квартире того живодера. Я сжался и забился в угол.
Но никто не пришел. Только где-то в глубине квартиры отчим буркнул, что пора бы уже выкинуть к черту эти доски. Я бы не услышал, но сейчас я был в таком состоянии, что услышал бы даже то, как летит в соседней комнате муха. Я вылез из своего укрытия и стал искать дальше.
Насоса нигде не было — ни за досками, ни в ящиках, нигде. Я нашел только старенькую игрушечную машинку, синюю "Ауди", которую потерял лет пять назад и очень сильно расстроился тогда.
Никакого восторга от найденной машины я не испытал. Случись это года четыре назад, я визжал бы от восхищения. Но сейчас мне нужен был насос. Я поставил "Ауди" на подоконник и стал думать, куда еще мы с братом могли бы заныкать насос. Может, в нашей комнате? Все возможно. Только сейчас я не смогу проверить правильность своей догадки — если я начну рыться в шкафах, Глеб точно тронется…
Блин, меня у подъезда ждут Юлька с Пальмой, надо скорее соображать! Думай, Кот, думай!
И тут я придумал. Если я могу оказаться в любом месте, которое представлю, если я могу проходить сквозь двери, если я — фантом с почти неограниченными возможностями (которые мне, по правде, совершенно не нужны), то почему я не могу узнать, где сейчас находится мой насос?
А вдруг и правда могу? Так… Значит, вот… Великая сила мысли, подскажи мне, где мой насос для велика!
Я подумал так и стал ждать, что мне на это скажет "великая сила". Но она как язык проглотила. А может, это за гранью моих возможностей? Обидно. Значит, собственными мыслями я управлять не могу, так, что ли? Жаль.
И вдруг я вспомнил. Не знаю, вспомнил ли я сам, или с помощью этой самой мысли. Я подозреваю, что без ее участия. Просто очень уж болезненное было воспоминание — в прямом смысле.
Мама тогда велела нам втроем убраться в квартире. Сама она со словами "в конце концов, три мужика в доме, имейте совесть, уберитесь хоть раз в три года" ушла на работу, а мы, поохав, повздыхая и достаточно оттянув это мрачное действо до вечера, принялись за работу. Протерли пол сухой тряпкой, для приличия прошли пылесосом коридор, вымыли посуду и решили облагородить балкон. Потому что на самом деле он и был причиной маминого приказа убраться в квартире — ей "жутко надоело видеть каждый день эти развалины", и мы стали его разгружать — выбросили все нужное и ненужное. Кроме одной коробки — довольно объемистой и старой. В ней лежали разные инструменты отчима, которыми он на самом деле никогда не пользовался, но и выбросить не позволял — жалко было. Эту торбу мы с Глебом решить поставить в кладовку, куда-нибудь на верхнюю полку. Я взял табурет и полез наверх. Точнее нет, не полез. Как только я приподнял этот ящик, у меня начисто пропало желание это делать. Я просто согнулся под его тяжестью и, прошептав пару не самых приличных слов, со звоном бухнул его обратно на пол. Глебу на ногу. Он взвыл, размахнулся, чтобы отвесить мне подзатыльник, но передумал. Вместо этого он взял ящик сам, охнул, но взобрался на хромоногий стул и попытался впихнуть коробку между стоящих там банок с консервированными помидорами. Коробка накренилась, я завизжал и отпрыгнул в сторону, но поздно: мне на голову посыпались отвертки, гаечные ключи и велосипедный насос. (Как в книжке "Курьер": дыроколом — да по башке! Или это в кино было, неважно. Главное — суть. А она была такая же.) Я сказал "какого черта он тут делает!" и всучил насос Глебу. Он сунул его неизвестно куда.
Вот так. Все-таки я это сам вспомнил. Никакие великие силы тут не при чем, это точно. Выходит, надо искать в кладовке, где-то наверху.
Я быстренько стащил из кухни стул, раскрыл дверь в кладовку, поставил его рядом и взобрался на него. Целый алгоритм. О, а вот и насос, прямо перед трехлитровой банкой. А вот этот злополучный ящик…
Я спрыгнул со стула и закрыл дверь. Переносить табурет я не решился — еще увидят. Никакого удивления не возникнет, я думаю. Стулья у нас вечно кочуют, мы иногда и сами удивляемся, когда они переезжают с одного места в другое.
Я в деталях представил себе двор, где сейчас стояли брат и сестра — сильно лень было спускаться по ступенькам, да и надо же когда-нибудь использовать свои способности, в самом деле. Представил лавочку, недавно окрашенную в какой-то совсем не поддающийся описанию цвет, зеленый куст шиповника (когда на нем вырастали ягоды, мы с мальчишками срывали их и рисовали на асфальте разную дрянь — как мелками, только не разными цветами, а одним, темно-синим), представил песочницу, (где, кстати, раньше мы проводили большую часть жизни — копали там подземные ходы и строили домики для своих игрушечных зверей — разных зайцев и тигров), представил рекламный щит на ножках. Его, в отличие от скамейки, никогда не красили. Всю мою сознательную жизнь он был темно-сиреневым. И все время с него на нас смотрели улыбающиеся лица разных депутатов, а какие-то агитаторы призывали народ к массовому похудению. Мы с Семкой Котовым иногда тоже клеили на него объявления — всегда юмористического содержания.
Так вот я представил все это и тут же оказался в этом самом дворе — таком знакомом и привычном. Юлька в ужасе хлопала глазами, а у Пальмы было такое удивленное лицо, какое могло бы быть еще только в одном случае — если бы в его дневнике за год были все пятерки.
— Ты же не выходил… — попытался понять мальчик. Я засмеялся. Из удивленного его лицо стало жалостным.
— Конечно, не выходил, — кивнул я и помахал перед братом и сестрой насосом. Маленький шланг забавно затрепыхался. — Я же говорил, что могу оказаться где угодно, если захочу. Вот возьму и захочу оказаться у вас дома! Вам еще полчаса плюхать, а я уже там буду!
— Я тебе буду, — притворно пригрозил мне Пальма. Я улыбнулся, взял шланг в рот, стал качать насос и раздувать щеки, будто надуваюсь. Потом я выплюнул шнур и, сдувшись, захохотал. Вместе с Пальмой и Юлькой.
Велосипед одиноко стоял на балконе. Я машинально отметил, какой он пустой. Балкон, конечно, а не велосипед. Мама позавидовала бы такой чистоте и свободному пространству. Я дернул звоночек на руле, он весело динькнул, будто говорил: "Ну сколько можно мне стоять здесь без дела? Пойдем!".
— Хорошая машина, — одобрил я. — Вовсе не развалюха.
Пальма пожал плечами.
— Я все равно на нем кататься не буду.
— Будешь, — распорядилась сестра. — Как миленький.
— Куда ты денешься, — согласился я.
— А у меня что, вообще права голоса нет? Так, да?
Мы с Юлькой дружно закивали. Пальма, притворившись обиженным, буркнул:
— Ну и целуйтесь там, со своим великом. Сами его с балкона на улицу вытаскивайте. А мне все равно… я все равно кататься не буду… У меня колени выше руля поднимаются.
— У меня же не поднимаются! — вспыхнула Юлька. — Давай тащи!
Пальма взял велосипед за руль и покатил с балкона.