Юнус сердито стегнул коня Хара-Хиры:
— С ума все посходили!..
Поздно вечером добрались до какого-то села. Все разом повеселели и припустили лошадей, но, приблизившись к деревне, даже не войдя еще в нее, увидели, что она пустая. И что жители ее ушли не только что, а покинули ее давным-давно: это была старая византийская деревня. Даже плодовые деревья здесь успели сделаться дикими.
Они переночевали в этой пустой деревне.
Хара-Хира на ночь забрал девушку к себе, а утром снова привел и усадил Мартиросу за спину. Усадил и улыбнулся. Мартирос то и дело ловил на себе взгляд Юнуса. Тот словно хотел выведать что-то у Мартироса, не спрашивая его, без слов, что-то выяснить для себя.
Парни Юнуса, все без исключения, только о нем, о Мартиросе, и думали, все слова его вспоминали про Бабишадов. И не было уже былого привычного темпа, ни выкриков их диких, все способствовало этому странному, не свойственному им настроению. Мустафа больше других был подвержен разным маниям. Вот и сейчас он был явно не в своей тарелке — то и дело ему казалось, что у него на руке растет шестой палец. Он никак не мог отделаться от этого чувства, у него даже начинала чесаться рука, это было абсурдно, бессмысленно, и это он знал. Но дальше больше — дальше Мустафе начинало казаться, что все острые предметы лезут ему в рот: верхушки деревьев, купола, рога животных, порой даже носы товарищей, их уши… В такие минуты Мустафа крепко сжимал губы, и ничто не было в состоянии заставить его открыть рот. Бедняга Мустафа, лицо его делалось до того потешным в такие минуты, что товарищи так и покатывались со смеху, глядя на него. Терпеть все это становилось невмочь, и, обезумев, Мустафа, выхватывал шашку и рубил все подряд — все, что под руку попадалось, все острое. И мало-помалу успокаивался. Сейчас он был особенно взбешен. И откуда только свалился им на голову этот сморчок?! И что это он им такое с три короба наврал, наговорил?
Мустафа все крутился вокруг Мартироса, разглядывал его, девушку-пленницу разглядывал, смотрел на свои ладони, потом лез разглядывать ладонь Мартироса и все сходство искал. Потом начинал девушку разглядывать, смотрел на ее зад и вертелся, пытаясь собственный зад разглядывать, опять же для сравнения. В его голове все перепуталось, смешалось — ноги — руки — носы — уши — глаза…
На второй день пути Мартирос вдруг почувствовал, что дыхание девушки сделалось прерывистым, трудным, а еще через час голова ее соскользнула со спины Мартироса, и Мартирос почувствовал, что она падает, отделилась от него и падает. Мартирос подхватил девушку и остановил лошадь.
Юнус заметил, что Мартирос отстал.
— Ну что там еще?.. — Хара-Хира поднял над головой Мартироса плетку, но почему-то раздумал бить и опустил руку с плеткой. Удивительные вещи творились с ними с некоторых пор, они сами на себя не были похожи.
Мартирос, не отвечая, спокойно сошел с лошади, взял девушку на руки к пошел в сторону.
Разбойники поплелись за ним, удивляясь тому, что Мартирос их не боится, но еще больше тому, что сами они обращаются с ним так мягко и предупредительно, иначе говоря — так цацкаются с ним.
Мартирос снял с лошади седло, подложил девушке под голову и сказал:
— Принесите воды…
— А ты знаешь, как мы с больными поступаем? — сказал угрожающе Мустафа, но воду все-таки принес.
— Есть два выхода, — сказал, улыбаясь, Аль-Белуджи, — или мы убиваем вас обоих и продолжаем путь, или же… девушку оставляем здесь, тебя с собой забираем…
Мартирос каким-то чутьем, инстинктивно чувствовал, что они уже не опасны для него, и, ни на кого не обращая внимания, отошел в сторону и стал что-то искать в траве. Мустафа, Алама, Аль-Белуджи, Юнус, Бабишад и Хара-Хира следили за его действиями. Мартирос сорвал какое-то растение, потер его в ладонях и засыпал в невесть откуда взявшуюся склянку. Он только краем глаза следил за Юнусом и видел его пристальный взгляд. Вдруг Юнус из-за пояса вытащил пистолет и стал поигрывать им, подбрасывать на ладони. Но Мартирос был спокоен, он знал, что по крайней мере сегодня Юнус стрелять не станет. Но Мартироса раздражало такое грубое, лобовое поведение Юнуса. Мартирос отбросил в сторону все эти рассуждения и склонился над девушкой — губы у девушки были воспаленные, лицо горело, глаза закрыты, веки неспокойно подрагивают. Мартирос влил девушке в рот какую-то жидкость, положил на лоб мокрую тряпицу и сел рядом. Потом посмотрел на Юнуса и сказал очень естественным тоном:
— Будет лучше, если вы нас оставите здесь… Я постараюсь вылечить ее. Вам она больная не нужна, но труп вам тоже ни к чему… Если вы нас все равно бросите, не все ли вам равно — после вас здесь мертвый останется человек или живой, какой смысл нас убивать…