— А что же тогда имеет смысл в этой жизни, как не убийство? — проворчал Юнус, но заткнул пистолет за пояс.
— Я постараюсь ее вылечить… Потом она выйдет замуж, родит детей, станет матерью, каждого из вас такая же девушка родила… Да, родит ребенка, а потом может статься — почему бы и нет, — что этот ребенок вырастет и станет вашим другом и в трудную минуту спасет вам жизнь, кто знает, всяко бывает… Вообразите на минутку, что какой-нибудь болван убил бы мать Юнуса еще до того, как он родился, а?.. Что бы вы сейчас без Юнуса делали, а?..
Глаза Юнуса недобро сверкнули.
«Не перегнуть бы палку», — пронеслось у Мартироса.
Но Юнусу нравилось, как рассуждает Мартирос, на него это действовало успокаивающе.
И хоть и нравилось Юнусу слушать Мартироса и слова Мартироса вроде бы даже возвышали его, Юнуса, но Юнус при этом испытывал какую-то неловкость.
— Каждое ничтожество свою трусость ученостью и умом прикрывает, — сказал Юнус и с удивлением обнаружил, что ждет ответа.
— Трусость злостью прикрывают и глупостью тоже.
Это трусливые, между прочим, гонятся за сиюминутными наслаждениями, потому что боятся в завтра заглядывать… — сказал Мартирос.
— Ну тогда скажи, какая польза, какой прок от добра?.. — спросил Мустафа.
— Кто добр, тот всем миром владеет, — сказал Мартирос.
— Язык твой вместо кинжала у тебя, — рассмеялся Аль-Белуджи.
— Человек умом храбр, хочу сказать — от ума она, храбрость… Не подумавши, не будешь храбрым, хоть ты тресни. — Мартирос увидел, что разбойники с вниманием слушают, воодушевился и целую длинную речь сказал, и по мере того как говорил, он все более начинал верить своим словам и под конец пришел к тому заключению, что изрекаемые им истины суть единственно правильные и окончательные.
Ночь прошла спокойно.
Мартирос спал вполглаза, то и дело вскакивал, смотрел, как девушка. Утром девушка открыла глаза. Ее снова кое-как устроили в седле, и Юнусов отряд выехал из леса. По дороге им встретился молодой крестьянин, который тащил за собой упиравшегося осла. На осле сидел человек, укутанный с головы до ног в простыню.
Увидев отряд Юнуса, хозяин осла заметался, кинулся бежать, оставив осла посреди дороги. Но опомнился и с покорным и виноватым выражением лица вернулся…
Бабишад увидел высунувшуюся из-под простыни женскую ногу.
— Покажи лицо! — свирепо крикнул он.
— Лицо так себе, неважное лицо, — затараторил крестьянин, глотая слюну.
Мустафа концом кинжала поддел простыню — на осле сидела молодая женщина с довольно красивым лицом. Но беременная! До смешного беззащитно и жалобно смотрела она на свой огромный живот.
Мустафа оглянулся на крестьянина и сплюнул:
— Свинья!
— Да, да, — сокрушенно закивал муж.
— Сглазил нас кто-то, — простонал Бабишад.
— Свинья! — снова крикнул Мустафа. — Какой товар загубил, — и выхватил пистолет из-за пояса.
— Стой! — крикнул Мартирос. — Посмотри получше, вглядись в лицо как следует!..
Мустафа от неожиданности вздрогнул, недоверчиво посмотрел на крестьянина… и свершилось чудо. Лицо крестьянина стало на глазах меняться — перед Мустафой было его собственное лицо, можно было подумать — он в зеркале себя видит.
Мустафа судорожно глотнул воздуха и пришел в ужас от этого нового наваждения.
Медленно двигались лошади, и всадники на них от чего-то отдыхали, отходили, но от чего именно — они и сами толком этого не знали.
Мартирос вполголоса беседовал с девушкой.
Хара-Хира уже привык к тому, что Мартирос разговаривал с девушкой. Он, Хара-Хира, хотел бы, чтобы девушка обращалась с ним так же доверчиво и дружелюбно, как с Мартиросом. Да, но это невозможно. Нельзя запугивать человека, держать его в страхе и ждать от него теплоты и доверия.
Возле Юнуса, как тень, вырос Алама.
— Дай я его… Целую неделю без дела болтаемся… — Алама кивнул в сторону Мартироса. — Всех с толку сбил… Не видишь, во что превратились ребята… Не пристало мужчинам так распускаться… Дай ты мне его…
Юнус посмотрел на Аламу в сомнении.
— Помнишь ту девушку, худенькую такую, ту, что Иль-Халили у нас купил?..
Алама смотрел на Юнуса оторопело.
— Помнишь? — повторил Юнус.
— Ну?..
— Рот у нее точь-в-точь такой же, как у меня, был…
Алама смотрел на Юнуса, и на его лице можно было прочитать: «Пропали мы… если уж ты свихнулся…»
Алама стегнул коня, но тут же натянул поводья, потому что лицо Юнуса сделалось вдруг собранным и решительным и рассеянное выражение сменилось жестким и хищным. Юнус снова был прежним Юнусом — на горизонте показалось селение.