— Ты почему же от меня бежал?
Лицо у хромого было сплошь в рубцах, и Мартирос подумал, что если пойдет дождь, то вода будет стекать по этому лицу как по желобкам.
— Я думал, ты солдат, — сказал хромой презрительно, показывая на одежду Мартироса.
— А почему ты от солдат убегаешь? — уже спокойно спросил Мартирос. — Солдат такой же человек, как ты.
Хромой покосился на Мартироса, рубцы и морщины на его лице пришли в движение и составили подобие улыбки. И хромой сказал, не очень веря своим словам:
— А я каждому солдату в нашей стране должен по крации.
«Ну что ж, каждый живет на свой лад», — подумал Мартирос и улыбнулся хромому. Хромой опять изобразил подобие улыбки.
И они пошли по дороге вместе.
Мартирос чувствовал, что хромой не доверяет ему. Такая подозрительная личность, а всех подозревает. И не любит этот широкий, привольный мир. Не трогает его ни озеро, ни зеленое поле, ничто… А ведь он сам частица всего этого, но отторгнутая, очерствевшая… Почему, почему так?.. Почему Мартирос убегал, почему от него убегали? Ведь все должно быть иначе, все ведь иначе было задумано, все должны были жить в мире и согласии…
Мартирос сделал глубокий вдох: когда глубоко дышишь, все кругом делается лучше. Этому человеку тоже сделается лучше, если он глубоко вздохнет, для него тоже весь мир станет райскими кущами, и Мартиросу страстно захотелось, чтобы этот хромоножка думал бы и рассуждал точно таким же образом, как он сам, чтобы он тоже глубоко дышал и ощущал этот легчайший зелено-синий покой.
И поэтому Мартирос сказал:
— Человек — совершенство. Что может быть лучше человека?
Хромой недовольно покрутил носом:
— Отец мой при жизни своей говорил: «Луппо, держись от людей подальше… Ничего хорошего от них не жди…»
Мартирос посмотрел на Луппо и не захотел отступать. Луппо тоже человек, какой бы то ни было, а человек… И надо изменить мнение Луппо о других людях.
— Да что ты такое говоришь!.. — начал Мартирос. — Человек, он в этом небе, в этом поле, в этих красках, одним словом, во всем, он везде. Он и сам даже не знает, как он добр… — И повторил: — Человек — это совершенство природы…
Пока Мартирос рассуждал о человеческой доброте, в них целились и ждали удобной минуты, чтобы выстрелять, два человека, полные мести и решимости. Они прятались за холмом и вот-вот должны были спустить курок.
Вдруг один из сидевших в засаде, вглядевшись пристально в Мартироса и его спутника, сказал товарищу:
— Джакомо, это не они, это другие…
— Как это другие? — удивился Джакомо, мрачный и угрюмый детина.
— Это другие, посмотри как следует… Аригоцци не хромал…
— Ну да?.. — разочарованно протянул Джакомо.
— Точно тебе говорю, — ответил товарищ.
— Жаль… — вздохнул Джакомо. — А я до того хорошо прицелился… Напрасно старался, выходит…
— Не знаю… Но я тебе точно говорю, среди этих двоих нет Аригоцци.
Мартирос в это время как раз завершал свою вдохновенную речь…
— Погляди, как хорошо кругом… какой благословенный мир нас окружает… — Мартирос снова глубоко вздохнул. — Все это создано для того, чтобы любить. Любить землю, любить друг друга…
Джакомо, увидев, как Мартирос размахивает руками, испугался, что тот уйдет из-под прицела, и торопливо спустил курок.
Мартирос посмотрел вверх — небо было чистое. Откуда же гром? Луппо, готовый ко всяким неожиданностям, улепетывал, прикрывая голову руками.
Товарищ Джакомо рассмеялся:
— Целый час целился…
— Он же скачет все время, подлец такой… — сказал, оправдываясь, Джакомо и снова выстрелил.
Мартирос обалдело посмотрел по сторонам и лег плашмя на землю. Потом поднял голову и осторожно пополз на четвереньках вперед…
«Так вот с четверенек и буду разглядывать землю…» — сам себе улыбнулся Мартирос.
Довольно долгое время Мартирос полз на четвереньках, потом поднялся и продолжил свою дорогу, скрючившись, стараясь быть незамеченным. Так, согнувшись в три погибели, он прошел Базель, Франкфурт и Страсбург. А Кельн и Аахен он прошел уже сравнительно выпрямившись, хотя окончательно выпрямиться он так уже никогда и не смог.
7
Мартирос частенько оставался голодным: еда перепадала от случая к случаю.
Мартирос, подставив ладонь, в который уже раз вытряхивал пустую суму. Ни крошки из нее не высыпалось. Конечно, можно было поесть кореньев, пожевать травы, но растительность здесь совершенно незнакомая, и неизвестно, что тут съедобно, а от чего недолго и ноги протянуть… Придется все осторожно, потихонечку перепробовать… Он сорвал наугад один стебель, напоминавший чистотел, понюхал его и отбросил прочь. Еще несколько растений выдернул с корнем, пожевал и выплюнул, передернувшись: горечь была невообразимая… Голод мучил уже не на шутку… Поблизости никакого жилья, ни единой живой души. Осень близилась к концу, и раздобыть еду и крышу над головой становилось все труднее…