Еще не было пройдено и нескольких верст, как исполин остановился, огляделся кругом и заявил:
— Хочу есть.
— Идем, по дороге что-нибудь да найдем, — ответил Мартирос, продолжая идти.
Исполин не двинулся с места:
— Я пойду обратно… Я очень голоден… Там хорошо…
Мартирос хотел возразить ему, но осекся, потому что исполин уже повернул назад, и, что было совсем уже неожиданным, следом за ним двинулась и Корнелия.
Мартирос остолбенел… Это показалось ему таким противоестественным, что мозг его отказывался верить, и, пожалуй, впервые его логика не пришла ему на помощь.
Корнелия с полдороги оглянулась, побежала назад, поцеловала Мартироса и бросилась догонять исполина.
Мартирос успел лишь улыбнуться ей.
И только теперь Мартирос понял, что навсегда теряет ее, и крикнул в ужасе:
— Корнелия!..
Корнелия повернулась, посмотрела на Мартироса чистыми своими, верными глазами, приветливо улыбнулась, отвернулась и снова пошла рядом с исполином.
Мартирос стоял посреди дороги и грустно улыбался.
И остался Мартирос один… Он очень устал от дороги, от новых стран, пожалуй, и от самого себя, и от этого неба, которое потрескивало сейчас в ожидании дождя… И Мартиросу уже было все равно, куда идти. Он никого не винил и ни на кого не был в обиде…
И заплакал Мартирос…
11
Мартирос ступил в Париж.
Вот как это произошло: дорога привела его к маленькому островерхому домишке, обычному домишке, каких немало на любой дороге. Из дома вышла женщина, ей было холодно, она быстро вылила из деревянного корыта помои и вернулась в дом. Мартирос успел только спросить: «Что это за местность?» Женщина не ответила, крепко хлопнула дверью, из дома успело вырваться облачко пара. Впрочем, Мартиросу было все равно, куда он пришел, и он уже повернулся, чтобы идти дальше, как вдруг дверь немножечко приоткрылась и женщина высунула голову. «Париж», — сказала она и снова хлопнула дверью.
Мартирос как-то странно принял это сообщение. Это название, имевшее столько оттенков, так много значащее для него, казалось сейчас чужим, непонятным звукосочетанием. Оно ничего не говорило ему, но оно вызвало к жизни, извлекло из памяти Мартироса своего двойника, тот Париж, который он лелеял в себе с детства, и эти два Парижа, эти два символа начали игру между собой. И мало-помалу в Мартиросе проснулось все его живое естество, ожила каждая клеточка, и он вспомнил детство, Ерзнка. И перед глазами пронеслось воспоминание: он в Ерзнка рисует себе мысленно Париж. И Мартироса залихорадило, что-то изнутри подстегнуло его, и он ускорил шаг, заторопился.
Постепенно домов стало больше, вид их изменился, и Мартирос вошел в Париж.
Шел мокрый снег, сырость и холод пронизывали Мартироса до костей, но Мартирос с жадностью набросился на Париж — он переходил с улицы на улицу, читал вывески, заглядывал в каждое парадное, пробегал через серые и узкие переулки, проходил под какими-то арками… наконец устал и почувствовал себя чудовищно одиноким…
Улицы были по-вечернему пустынны, все двери и ставни наглухо закрыты. Мартирос сжался весь, растерялся. В Париже, как и везде, голод оставался голодом, холод холодом и бездомность угнетала не меньше… Мартирос постучался в первое попавшееся окно, но никто не отозвался. Ему не захотелось больше стучаться к незнакомым людям. От усталости, от этой пронизывающей насквозь сырости нервы его были словно парализованы. Мартирос, казалось, не мог сделать ни движения, и мысль его не работала. Он стоял в узкой неосвещенной улочке, прислонившись к стене, и покорно подставлял лицо мокрым хлопьям снега… В этом самом веселом на свете, самом прекрасном городе он почувствовал одиночество острее всего. И единственным желанием Мартироса сейчас было согреться.
В конце улицы показалась человеческая фигура. Когда человек поравнялся с Мартиросом, Мартирос увидел, что он в очень хорошем расположении духа, что человеку этому хорошо, что он радостен — об этом говорило и спокойное, с правильными чертами лицо, и походка, и весь облик его. Человек хотел было уже пройти мимо Мартироса, но остановился и обратил на Мартироса улыбающийся приветливый взгляд. Мартирос молча смотрел на него.
Приветливый человек кивнул Мартиросу: пошли, мол, — так, наверное, подзывают собак. Мартирос выбежал из своего укрытия и пошел за ним. И что-то внутри Мартироса всколыхнулось — даже спина этого человека олицетворяла сейчас для него Париж. Да и не только Париж — всю Францию, весь свет и все человечество. Наверное, и ангелы сейчас являли собой нечто подобное: узкие плечи, заплывшая жиром спина, толстенькие короткие ноги…