— Значит, я могу убивать?.. А я хочу любить… — сказал Мартирос каким-то погасшим голосом.
Томазо запел, и пение его означало: «Сколько раз говорено об этом, поговорили еще раз», — потом пустился в пляс, позвякивая колокольцами в такт.
— Видишь, и чумные колокольцы могут доставить радость.
Мустафа молча шел рядом с ними, бросая на них непонимающие взгляды, а сейчас стал тоже приплясывать, мало-помалу входя в раж.
Через некоторое время и Мартирос присоединился к пляшущим, так и продвигались они вперед, приплясывая в темноте, оглашая ночь бессвязными громкими криками, позванивая колокольцами…
Они подошли к городу Португале, но войти в него не осмелились, они дождались ночи и только тогда осторожно, крадучись стали пробираться по узеньким улочкам. Мустафа вдруг пропал и вскоре появился, он торжествующе улыбался, в руках у него были полуобглоданные кости, куски вареного мяса. Голод прижал их не на шутку, они с жадностью уписывали холодное мясо…
Следующий город был Сант-Антерн, в город они вошли днем, но прошли его быстро, как сквозной ветер, и сами никого не увидели, и их никто не заметил.
В Овьедо вошли смело: опасность была уже позади, здесь Томазо никто не знал. Радостно выпятив грудь, Томазо вышагивал по улицам города, словно почетный его гражданин.
Лохмотья на них пришли в полное обветшание. Мартирос в каждой стране «обновлял» наряд, и сейчас трудно было определить по его одежде, сменившейся сотни раз, род его занятий и национальность.
В Овьедо Томазо дал небольшое представление: Мартирос позвякивал колокольцами, Мустафа на дощечке отбивал такт, а сам Томазо кувыркался, ходил на руках, становился на голову, проделывал свои лучшие трюки.
На вырученные от представления деньги они купили одежду, пообедали в корчме и, сытые и довольные, вошли в Сант-Яго.
Мысль Мартироса снова заработала. Они стояли у бассейна с фонтанчиками, и шум воды и прохлада навеяли на друзей какую-то спокойную грусть. Они уселись прямо на земле, подставили лица солнцу и брызгам воды и так с полузакрытыми глазами отдались своей усталости, солнечному теплу и собственным мечтам.
Мартирос вспоминал армянскую свадьбу, лица жениха и невесты, свой дом и мягкий, доверчивый взгляд Корнелии. Он мысленно прикинул, сколько ему еще надо идти, чтобы вернуться в Ерзнка… Наверное, три года, а может, и больше, потому что Мартирос смертельно устал и ноги его не слушались… Еще три года…
14
В Палосе что-то творилось. Народ засиживался в корчмах и постоялых дворах до утра, на пристани собирались моряки, перед церковью толпились женщины. Городом владело одно общее, неспокойное настроение и с каждым днем раскалялось все больше. Генуэзец Колумб ворвался в Палое, как струя горячего воздуха: многим он казался просто шарлатаном, некоторые приняли его за безумца, достопочтенные отцы города отнеслись к нему холодно — в городе почти не было человека, кто бы поверил ему. И все же какая-то неведомая сила держала их всех в постоянном напряжении и ожидании.
Уже целую неделю Колумб выступал перед народом. Он держал речь где только мог — на базарах и в постоялых дворах, в корчме и в церкви…
Высокий, русоволосый, весь в веснушках, с зелеными горящими глазами, он напоминал то опытного мореплавателя, то вора, то на философа смахивал, то на епископа. Он рубил воздух сильными руками, с силой бросал слова в толпу, казался разгневанным, через минуту шутил, потом говорил повелительно и резко, мгновенно делался вежливым, мягко, вкрадчиво шептал… Он был горд, как король, находчив, как шулер, властен, как полководец, льстив, как старая лиса…
Вот что говорил он поздней ночью собравшимся в корчме горожанам:
— Сеньоры, если бы я вас не знал, я бы сказал вам: покупайте печки, собирайте перо, шейте мягкие подушки, ложитесь в тепленькую постель, и пусть белый известковый потолок будет вашим небом, соломенная кушетка — югом, брюхатая кошка и веник — севером, ночной горшок — западом… Перед тем как лечь спать, ваши жены почешут вам спину, выловят всех вшей в голове и пощекочут пятки… Накройтесь с головой одеялом и вдыхайте свой собственный запах… — В глазах Колумба зажегся зеленый свет, он протянул вперед руку и заговорил с достоинством, серьезно и проникновенно: — Но я знаю вас… я хорошо вас знаю… вон, я вижу, Родригес хочет выстрелить в меня, а Чачу вытащил свою наваху, чтобы бросить ее мне в лицо… Правильно, Родригес, стреляй, если я еще раз повторю то, что сказал, потому что я оскорбил тебя… Но я молчу, я ничего больше не говорю… — Он помолчал с минуту, весь подался вперед, и с его языка сорвались слова страстные и сильные — Колумб приказывал: — Я скажу — сеньоры моряки, сеньоры мужчины, идемте со мной в Сипанго, идемте к этим новым землям, где золота и драгоценных камней так много, что из них можно сплести покрывало, которое покроет весь ваш город. Вы увидите там такие фрукты, названия которых нет ни на одном языке… На каждом шагу вам будут встречаться новые растения, из них вы приготовите острые приправы, ваши обеды будут самыми вкусными, ваши жены будут благоухать, умащенные нездешними благовониями. Вставайте, мужчины Палоса, «Пинта», «Ниньо» и «Санта-Мария» ждут вас! Солнце, ветер, песня и море!.. Юг, север, запад, восток!.. Наша отчизна — богатство и смелость! Я, Христофор Колумб, говорю вам: идемте к новым землям, идемте в Сипанго!..