— Это Сейфуллин, что отстранил меня от должности. А славно его разукрасили. Ах, разве можно так обращаться с начальством по народному образованию…
Злорадная усмешка застыла на желчном лице отставного директора.
Георгий вздрогнул, увидев Сейфуллина. Элегантный костюм Сакена превратился в окровавленные лохмотья. Лицо в синяках и кровоподтеках. Руки связаны за спиной толстой веревкой.
— А морячка, ихнего командира, тоже сцапали… Ну и свирепый, гад! — проговорил самодовольно купец Халфин. — Ведь это он у меня самый большой дом отобрал и устроил в нем казарму для своих бандитов…
Вид у Авдеева был страшный. На площади он сопротивлялся до последнего патрона, отбивался от навалившихся на него казаков рукояткой маузера. Изодранная тельняшка пропитана кровью и грязью. Багровый шрам от виска до подбородка раскроил лицо.
— А вот и мой родственничек, — давясь от смеха, по-женски высоким голосом пропищал Ачкас, завидев Нестора Монина. — Это поглавнее других. Он как бы идейный главарь большевистский. Отмитинговался, голубчик! Ишь как разделали морду, поди и зубов не осталось. Это, чтобы не говорили и не кусался… Их, Мониных, расстрелять мало… Всех до единого, под топор, повесить! И чтоб с корнем!..
— Да поимей ты совесть, Ачкас, — пробасил стоявший рядом заводчик Фуколов, сдававший в аренду Мониным один из своих домов. — Ведь Мамонт сватом тебе доводится, а мне — должником. Если Мониных в расход, для меня убытки — кто долги платить будет?
— По-хозяйски мыслишь, — ответил ему Ачкас. — Мамонт зажилил приданное своей младшей сестры, что за моим Митрофаном. Я за все с него спрошу.
Георгий сжал в кармане рукоятку пистолета. Пальнуть бы по этим извергам! Нет, арестованных не спасешь, а сам попадешься в лапы мятежников…
Нестор шел твердой, солдатской походкой. Скрученные за спиной руки делали его широкую грудь еще более выпуклой, придавая стройной осанке гордый и независимый вид. Разбитые и опухшие брови не могли скрыть презрительную усмешку, мелькнувшую во взгляде, брошенном на Ачкаса. Он медленно проходил в окружении конвоиров через людской коридор. Вдруг, будто споткнувшись, замер на месте. Нестор увидел Георгия. Братья смотрели друг на друга одно мгновение, но оно осталось в памяти обоих на всю жизнь.
Конвоир прикладом толкнул Нестора в спину, и арестантов повели дальше, по направлению к Казачьей станице, где спешно оборудовали под тюрьму пустующий подвал магазина.
В городе не прекращались повальные аресты.
Говорят, беда никогда не приходит одна. Вскоре после белогвардейского переворота и ареста почти всех членов Совдепа и активистов в дом Мониных заявился Ачкас в сопровождении вооруженных казаков. Они вошли в калитку, один остался на посту у входа во двор, другой прохаживался возле окон. Мамонт Иванович, сложив на груди руки, глядел в окно.
— Гости жалуют… — вздохнув, сказал он.
Яков успел надежно спрятать оружие, принадлежащее Нестору: сопротивляться было бессмысленно, скрыться невозможно.
— Ты, Георгий, останешься в доме за хозяина, — молвил отец, положив тяжелые ладони на плечи младшего сына.
— Если и его не заберут, — добавил Яков полушепотом, чтобы не слышали сестры, притихшие в соседней комнате.
С грохотом распахнулась дверь, и казак с порога крикнул:
— Руки вверх!
Мамонт Иванович кинул презрительный взгляд на Ачкаса, потом кивнул жене, чтобы ушла к дочкам, и продолжал спокойно стоять со сложенными на груди руками.
Яков хотел подойти к плачущей матери и попрощаться, но казак, испугавшись сопротивления, прикладом ударил его по голове, Яков упал. Мамонт Иванович бросился к казаку и выхватил винтовку. Георгий до боли в пальцах сжал в кармане рукоятку пистолета, с которым он решил не расставаться несмотря ни на что. Быть бы в доме горячей схватке, и не известно, кто кого одолел бы, но вмешался казак Хорешко, с почтением относившийся к Мамонту Ивановичу, в свое время приютившему его, круглого сироту, в своей семье. Он остановил казаков, сбежавшихся на шум.
— Креста на вас нет, ироды! — закричал Хорешко. — Зачем бить? Кто приказывал?
— В этом логове все большевики, все они, Монины, такие! — несколько раз упрямо проговорил Ачкас.
— Взять и этого! — показывая на Георгия, закричал Ачкас.