— Вы, вероятно, думаете, что я был преступно пассивен? Но, поверьте, в тот момент я ничего не мог сделать. Да, я не имел права рисковать. Не знаю, как мне удалось сдерживаться, находясь в двух шагах от Шайтанова.
Он помолчал, закурил. Манера держать папиросу и сама папироса снова обратили на себя внимание Монина. Где он видел такой необычный прикус мундштука?
— И вы, — спросил, напрягая память, Монин, — и вы примирились с белогвардейским террором?
— Нет, не примирился. Я видел в исступленном состоянии Шайтанова обреченность. Мы с вами не на митинге, но я скажу вам, что террор, порождаемый жестокой классовой борьбой, гражданской войной, навязанной буржуазией, мне представляется явлением исключительно классовым. Я понял, наблюдая за действиями Шайтанова, что кровавый террор обреченной колчаковщины рубил сук, на котором она держалась, показывал ее неспособность удержаться у власти иными средствами. В этом, по-моему, и есть ключ к объяснению преступлений Шайтанова, если есть надобность их объяснять.
— Скажите, а кем вы, товарищ Стремянной, были в прошлом?
Свидетелю показалось, что слово «товарищ» Монин произнес с легким нажимом.
— Когда? — спокойно уточнил он.
— До Октября.
— Хлебопашцем.
— Кто вы сейчас?
— Вы не хуже моего знаете, — отрывисто ответил Стремянной и тяжело придавил недокуренную папиросу к дну пепельницы, подумав: «И этот начнет сейчас выспрашивать о моем прошлом. Ну что ж, не советовать же ему писать Дзержинскому».
Ожидать настойчивых расспросов следователя у Стремянного были все основания. В данных о жизни и деятельности работника Атбасарского продовольственного комитета, которыми располагало Акмолинское ОГПУ, был существенный пробел: по ним невозможно было установить, где Владимир Стремянной, бывший служащий канцелярии коменданта Атбасара, находился и чем занимался после своего исчезновения из города вместе со всем шайтановским окружением.
И тут Монин, глядя на недокуренную Стремянным папиросу, как-то разом вспомнил, где и когда видел человека с этой не совсем обычной фамилией. Уж не тот ли это офицер, который явился в дом Мониных в ту памятную ночь? Сходство между этим свидетелем и ночным пришельцем искать было не надо — сомнений никаких: это именно он! И Монин, припомнив слова офицера, вслух весело произнес их: «У вас найдется седло с хорошими стременами?». И свой ответ отчетливо вспомнил: «Седло без стремян, что кобура без пистолета». Ведь после этого он и впустил пришедшего в дом, в подвале которого шло совещание большевистской подпольной группы. Да, перед ним был человек, которого он в морозную декабрьскую ночь семнадцатого года вез в санях в сторону солдатских казарм.
Сведения, сообщенные В. Стремянным, С. Федюшевым из части особого назначения Атбасара, показания, данные помощником станичного атамана Суфтиным, допрос бывшего начальника уездной белогвардейской милиции Карпова и других давали Монину факты, служившие убедительным доказательством преступных злодеяний Шайтанова и его окружения.
Рассказ Стремянного укреплял мнение Монина о том, что Черный Гусар был не просто мелкой сошкой, а птицей большого полета, хитрым и расчетливым врагом, который ни на каких условиях не пойдет на примирение с Советской властью. Размышляя над фактами, сообщенными работником уездного продовольственного комитета, Георгий Монин, разумеется, не мог и предположить, что судьба еще не раз сведет его с этим человеком.
9. ЗАПИСКА
Успехи Красной Армии и активная работа большевистского подполья давали свои результаты: несмотря на демагогические призывы «верховного» боевой дух колчаковцев быстро улетучивался. Однако к середине лета 1919 года Троцкий, бывший тогда председателем Реввоенсовета республики, сделал все от него зависевшее, чтобы приостановить наступление Красной Армии на Восточном фронте. В. И. Ленин и ЦК партии вмешались в это дело, и 15 июня 1919 года Пленум ЦК, рассмотрев вопрос, дал директиву — продолжать наступление на колчаковские позиции.
Советские 2-я, 3-я и 5-я армии устремились на врага. 26-я дивизия 5-й армии под командованием Генриха Христофоровича Эйхе умелым маневром вышла в тыл противника. Другая дивизия взяла Златоуст. 1 июля были освобождены Кунгур и Пермь. Не прошло и двух недель, как пал Екатеринбург — его очистила от белогвардейцев 28-я дивизия 2-й армии под командованием «волжского Чапаева» Владимира Мартыновича Азина.
Одни имена красных полководцев вселяли в колчаковских солдат трепет и невольное уважение. «Пусть долговязый морж сам с Вацетисом, Тухачевским да Фрунзе повоюет!» — поговаривали уже в открытую о Колчаке его же солдаты. В белогвардейских войсках ходили легенды о том, что на всех фронтах у красных многие командиры не только из «башковитых рабочих и крестьян, но есть и генералы, обиженные царем, и даже настоящие профессора, изучавшие прежде звезды и планеты», — так солдатская молва говорила о П. К. Штернберге, выдающемся русском астрономе, проявившем в борьбе с Колчаком незаурядное дарование военачальника (сегодня имя П. К. Штернберга носит один из крупнейших научно-исследовательских институтов СССР).