Что касается генералов, «обиженных царем», то это были думающие, честные русские люди, сразу принявшие сторону трудового народа. В конце гражданской войны белогвардейцами был составлен внушительный список генералов, «продавшихся III Интернационалу». Не жалея черных красок, хитроумно изощряясь в самой гнусной клевете, белогвардейская и эмигрантская печать писала о генералах А. А. Брусилове, М. Д. Бонч-Бруевиче, А. Е. Гуторе, П. О. Валуеве, А. А. Поливанове, В. Кукуране и многих других, честно служивших делу революции.
В стане контрреволюции бее более усиливалось разложение. При каждом удобном случае колчаковские солдаты старались любым способом освободиться от опостылевшей службы. Невиданный размах приняли дезертирство, самострелы, членовредительство. Белая армия разлагалась, несмотря на все старания зверствующей колчаковской разведки, о которой даже очевидец, его трудно было заподозрить в сочувствии большевикам, барон Будберг писал в своем дневнике:
«Здесь контрразведка — это огромнейшее учреждение, пригревающее целые толпы шкурников, авантюристов и отбросов покойной охранки… Все это прикрывается самыми высокими лозунгами борьбы за спасение родины, и под этим покровом царят разврат, насилие, растраты казенных сумм и самый дикий произвол…».
Процесс всеобщего разложения был необратим. Видимость армейской дисциплины поддерживалась жестокими экзекуциями и приговорами полевых судов. В казачьем же ведомстве Вениамина Шайтанова, которого к тому времени Колчак назначил комендантом Атбасара и Атбасарского уезда, внешне царил полный порядок. Этого Черный Гусар добивался самыми жестокими мерами. Схваченных по селам бежавших из колчаковской армии солдат под строгим конвоем пригоняли в Атбасар. В очередную такую облаву набралось до двухсот дезертиров. Шайтанов приказал выпороть всех, что белоказаки немедля исполнили. Но на этом комендант не остановился. Всех пойманных снова выстроили на плацу перед крыльцом канцелярии. После экзекуции многие солдаты не могли стоять на ногах, их поддерживали товарищи. Ждали коменданта, но тот не торопился. Младший офицер Рекин доложил Шайтанову о дожидавшем его строе. Черный Гусар грохнул кулаком по столу:
— Пусть эти красные сволочи постоят перед тем, как лягут покойниками!
Но вот в коридоре, ведущем к выходу, мелькнули начищенные до блеска сапоги, плетка угрожающе хлестнула по блестящим голенищам и на крыльце в сопровождении офицеров Рекина, Васильева, Иванова появился «сам». Шайтанов матерно выругался и произнес тогда, как он сам считал, свой знаменитый монолог:
— Защитники отечества, мать вашу так! Смотрите сюда. У входа в канцелярию я прикажу поставить виселицу на две персоны. Одно место должно быть всегда занято — пусть на веревке болтается труп дезертира или бунтаря, пока мы не перевешаем их всех; другое место, под перекладиной, будет вакантным. В любой момент, когда я захочу, на второй веревке тоже будет висеть кандидат в мертвецы.
Федор Рекин хохотнул от удовольствия, но, заметив злобный взгляд коменданта, опасливо примолк. Быстрыми шагами Шайтанов подошел к неровному строю, вглядываясь в лица измученных, окровавленных людей. У крайнего — это был пожилой солдат — голова от побоев бессильно свисла на грудь. Шайтанов черенком плетки, поддев подбородок солдата, резким движением поднял его голову. Несчастный, поддерживаемый с двух сторон товарищами, не открывал в забытьи глаз. Шайтанов изо всех сил несколько раз хлестнул его плетью, приговаривая:
— Глядеть не хочешь, мерзавец! Поди и детишки у тебя есть? Чему же ты, красная сволочь, сможешь научить детей?
Комендант жестоко избил несколько человек, из которых двое тут же скончались, трупы их были выброшены на улицу.
— Расстрелять! Перевешать! — хрипло выкрикивал окончательно взбесившийся комендант. Но осуществить это злодеяние на сей раз ему не удалось. На следующий день Шайтанов нашел у себя на столе записку: