«Идею с виселицей поддерживаем. Первым кандидатом на перекладину будешь ты. Сделаем все быстро — ведь под рукой и виселица, и кандидат в мертвецы».
Записка не только привела Черного Гусара в неописуемое бешенство, но и вселила в него страх. Шайтанов вызвал офицеров, которым не приходилось видеть начальника гарнизона таким даже во время изощренных казней.
— Я вас всех спрашиваю, — потрясал Шайтанов запиской перед самым носом перетрусившего Рекина, — что это такое? Кто писал эту записку? Расследовать, найти, доложить!
Жестокость Шайтанова, проявляемая при экзекуциях, приводила в трепет даже близких, видавших виды белобандитов. Рекин всегда злорадствовал неудачам начальника гарнизона, хотя был предан ему, как пес, и боялся его, чаще всего вымещая свою злобу на подчиненных.
Автор записки (а им был Стремянной) так и остался для Шайтанова неизвестным. Допросы солдат местной команды, а также служителей канцелярии коменданта и тех казаков, кто хоть косвенно подозревался в непочтительном отношении к начальству, ничего не дали, и Черный Гусар еще больше свирепел, сознавая собственное бессилие.
Безуспешные поиски автора записки на какое-то время отвлекли внимание Шайтанова от арестованных и, возможно, это сохранило жизнь обреченных.
10. БРОШЕННЫЙ КОРТИК
В местной команде, подчиненной штабс-капитану Воскресенскому, были солдаты, сочувственно относившиеся к Советской власти. Стремянной давно приглядывался к ним, кое с кем даже сдружился. Однажды один из солдат — Степан Федюшев — обронил словно невзначай:
— Всех ведь загубит, зверюга…
— Это о ком ты? — спросил Сергей Озеров.
— О беглых…
— Не посмеет, после записки-то!
— А если посмеет?
— Надо сообщить начальству повыше…
— О чем?
— О том, что самодур убивает своих же солдат, хочет расстрелять еще двести человек, восстанавливает население против властей, подрывает их авторитет и военную силу.
— Мели, Емеля, так нам с тобой и поверили! — усомнился Федюшев.
— И то верно!
— А что, братцы, — вмешался услышавший этот разговор Стремянной, — если нам поможет штабс-капитан Воскресенский спасти от верной смерти двести человек?
— Это как же? — в один голос спросили солдаты.
Выслушав Стремянного, солдаты задумались. Никто не решался нарушить тягостное молчание.
— Знаю, о чем ваши мысли. Спасем, мол, двести солдат, а они штыки в руки и айда против Советской власти.
— Но ведь и мы не у красных, — начал было Озеров, внимательно вглядываясь в прищуренные глаза Стремянного.
— Это верно. Но верно и то, что солдаты, и вы в том числе, ожидая приказа идти на подавление Мариинского восстания, обезвредили боевые патроны, высыпали из них порох и набили песком. Вы ведь не хотите стрелять в тех, кто поднялся против Колчака…
Стремянной знал, что во время подготовки Мариинского восстания и в дни, когда восставшие нанесли первые удары по белогвардейцам, в атбасарской команде был создан нелегальный солдатский комитет во главе с С. И. Белозеровым. Начальник команды штабс-капитан Воскресенский, абсолютно уверенный в преданности своих солдат, не допускал и мысли, что в роте действуют революционные агитаторы, большевики, что солдаты, знавшие о готовящемся восстании, готовы выступить на стороне восставших или, в крайнем случае, если их погонят на подавление, не стрелять в мятежных крестьян.
Белогвардейской контрразведке удалось с помощью провокатора (им был писарь Шкуров) узнать о деятельности солдатского комитета. Многих солдат разоружили, членов комитета арестовали, а его руководителя С. И. Белозерова по приказу Шайтанова после тяжких издевательств и пыток расстреляли.
Шайтанов, всей душой презиравший штабс-капитана Воскресенского за его либерализм и заигрывание с подчиненными, выступил перед солдатами с напыщенной речью, смысл которой сводился к тому, что каждого, кто вздумает бунтовать или подстрекать солдат к недовольству, ждет участь Белозерова. Обращаясь к штабс-капитану и зная, что действует вопреки уставу, запрещающему в присутствии нижних чинов наносить офицеру оскорбление, комендант громко и развязно произнес:
— Господин штабс-капитан, не от вас ли рота забеременела красной революцией? Хорошо, что хирург вовремя заметил и удалил зародыш, чрезвычайно кое-чем похожий на вас!
Штабс-капитан Воскресенский сохранил невозмутимый вид. Он стоял гордо, задрав вверх аккуратно подстриженную бородку, смех и издевательские слова его будто не касались.