Возле неглубокого оврага, неподалеку от мусульманского кладбища, Шкуров остановил лошадей.
— Расхомутались, — сквозь зубы пробормотал он и выпрыгнул из телеги. Монин тоже вышел на дорогу — размять затекшие ноги, но не успел сделать и шагу, как Шкуров молниеносно выхватил из-за пазухи обрез и выстрелил в чекиста. Левую руку выше локтя резко обожгло. «Хорошо еще, что левую», — подсознательно мелькнула мысль. Правой рукой Монин рванул из кармана револьвер. Испугавшись выстрела, кони вздыбились с тревожным ржанием и, сбив хозяина, помчались по тракту. Шкуров попытался подняться на ноги и не мог. В ту же секунду Монин выхватил у него обрез, навел револьверное дуло в лицо вознице.
— Что есть еще?
Шкуров нехотя вытащил из-за голенища нож в кожаном чехле, бросил на дорогу.
— Место неподходящее выбрал, я же православный, — мрачно пошутил чекист.
— Здесь стрелишь, али в гепеу? — тяжело дыша, спросил Шкуров.
Монин раздумывал.
Громыхавшая бричка промчала метров триста, перевернулась, и кони, еще немного протащив ее по мокрой дороге, остановились.
— Ну, айда к твоему фаэтону, а то с такими забавами до Мариинки совсем не доберемся.
Косясь один на другого, они подняли бричку, подобрали разметавшееся по дороге сено, уложили на дно и сели. Монин снял шарф, шкуровским ножом разрезал на две части, сбросил кожанку и засучил рукав рубахи. Густеющая кровь тонкой струйкой ползла по обнаженной руке.
— Ну и сволочь же ты, приятель! Перевяжи, — потребовал чекист, Шкуров был бледен, как полотно. Его знобило. Он готовился к смерти, а не к тому, чтобы перевязывать того, кого только что попытался убить. Руки тряслись и не подчинялись ему.
Ни Монин, ни Шкуров не заметили человека в малахае, притаившегося за холмом, неподалеку от кладбища. Пришедший, должно быть, проведать покойного родственника, он внимательно наблюдал за тем, что произошло на дороге.
Шкуров медленно опустился на колени и низко склонил голову.
— Стрели!
— Послужи сначала правому делу. Встань!
Федор поднялся, пошатываясь от тяжелого шума в голове.
— Помоги, — вновь не то попросил, не то приказал Монин.
— Потерпи чуток, поищу подорожника…
Он шагнул к бугру, заметил, как кто-то бесшумно метнулся в густые заросли курая. Нашел несколько подорожников, промыл в луже, разложил на колене и тщательно обтер. Вытащил белый платок, величиной с косынку, и обтер руку раненого. Аккуратно наложил на рану листки, платок разорвал надвое. Забинтовал руку, обмотал ее шарфом. Выше раны, как жгутом, перетянул потуже.
— Судить будете?
— Есть за что судить тебя, Федор. Я не об этом. — Монин показал на вспухшую руку, которую пытался втиснуть в левый рукав куртки, но не смог и накинул кожанку на плечо. — От тебя живого больше пользы будет, чем когда в гробу. Ты вот обрез сварганил, значит, думаю я, ничего не понял в новой жизни. У тебя белые спалили дом в Мариинке, а у меня — в Акмолинске. Отца и братьев в тюрьму бросили, пытали, издевались, старший так и погиб от побоев и ран. Имущество все разграбили и сожгли. Так кто у нас с тобой враг? Белые да ихнее охвостье, много его еще осталось. Вот мы с ним и воюем, а ты Шайтанову на своих же товарищей стучал, а теперь в меня палишь. Не резон получается. Ты при Шайтанове в местной команде служил, и другие — тоже. А сколько среди них честных оказалось? Только за то, что служил, у нас к стенке не ставят. Верно, выяснять приходится, кто как себя вел и какие дела вершил. За тобой есть грех, серьезный грех, так вот пойди да искупи свою вину…
— Я убить тебя хотел.
— А я хочу тебе помочь.
— Говори, на все пойду!
— Ты был рядом с Шайтановым.
— Был, раз знаешь, — писарем…
— Ну, допустим, тебе приходилось не только писать!
Федор насупился и сник. Искоса глянул на отброшенный в дальний угол брички обрез. Выходит, все знают. Знают, что порол беглых.
— А еще что?
— …но и читать, — продолжал Монин.
— Чего читать? — отлегло от души Федора.
— Резолюции, распоряжения Шайтанова на письменных представлениях о расстреле. Без суда и следствия. Назови фамилии.
— Их было много. Подавали списки. Запомнил фамилии Майкутова, Слонова, Лушникова, Щеки, Федосеева.
— В Мариинке ты напишешь об этом и передашь бумагу мне. И укажи, кто может подтвердить.
От нервного напряжения у Шкурова на лбу выступила испарина.
— Но ведь они меня…
— Ты доложил Шайтанову о телеграмме штабс-капитана Воскресенского? Шайтанов депешу отослал в Курган, что среди беглых есть участники мариинского восстания, их тотчас же расстреляли.