Со спокойствием и сдержанностью, поразившими даже видавших виды чекистов, начала она свой рассказ о том, что пришлось пережить семье Ереминых в ту лихую годину. Временами останавливаясь, чтобы перевести дух или вспомнить ту или иную подробность, вела свой рассказ старая женщина, на долю которой выпало столько горя и слез. Прасковью Ивановну не перебивали.
— Вернулся он, шайтан окаянный, из Мариинки и пришел к нам в хату. Увидел Машеньку и аж задрожал. Шел ей восемнадцатый год, дочка у меня красивая, статная. Он сразу ее и заприметил, говорит своему холую, чтоб к вечеру привел ее к нему. «Смотри, не вздумай артачиться, — пригрозил Машеньке. — Не придешь добром — силой приведут, сбежишь — из-под земли достану и в землю упрячу и тебя, и твою мать».
Машенька упала на колени, умоляла не трогать ее. Они ушли.
Машенька спряталась в сарае. Пришел к вечеру холуй с двумя казаками. «Давай, старая, свою девку!» Я молила христом-богом, но бог не услышал меня, а Машенька в сарае хоронилась, все слышала. «Али сбежала? — спросил один из казаков и нагайкой стеганул меня. — Все равно найдем!» Стали в избе шарить, а потом вышибли дверь в сарай. Я увидела ноги Машеньки: повесилась она. Не помню, что со мной сталось. На утро сам Шайтанов приехал и забрал сыночка моего Сережу и меня вместе с ним. Привели на берег Джабайки и на моих глазах порубили Сереженьку шашками: «Смотри, старая ведьма, не вздумай хоронить» — наказал Шайтанов и оставил казака, чтоб охранял порубанного моего сыночка, не подпускал меня к нему. Не стерпела я, заголосила, так подскочил казак и нагайкой давай крестить меня.
А потом новая беда. Вернулся из плена зять мой Федор Леонтьевич, муж старшей дочери Анны Тимофеевны. Не хотел он идти к воинскому начальнику и поступать на службу к ироду Колчаку, но выдал его шайтановским здешний житель Галкин. Пришли казаки, забрали Федора, так мы его больше и не видели. Сказывали после люди: Шайтанов самолично застрелил его, и все за то, что Машенька не покорилась…
Отирая слезы, бежавшие по худому, морщинистому лицу, Прасковья Ивановна продолжала:
— Рядом с нами живет Нинка, родственница Волосниковых. Мы редко с ней разговаривали — не о чем! А тут как-то подходит она ко мне, такая гордая и веселая. Говорит: «Услышал бог молитвы — Петеньку-то моего освободили!» Письмо в руках держит. «Авось, скоро приедет. Теперь стали нашим свободу давать. Вместе с Шайтановым отпустили. Сколько мук перенесли они, страдальцы! Ну, да теперь все обошлось».
И ушла. Как назвала имя этого убийцы деток моих, помутилось у меня в глазах…
Так кого же освобождаете, я спрашиваю вас? Не на волю его надобно, а в могилу! Пусть ответит за кровь и страдания людские!
…Следствие чекистов по следам Черного Гусара продолжалось. В Омск, Петроград, Москву, Владивосток из Акмолинска ушли фотографии Шайтанова. Получили их и екатеринбургские чекисты.
16. ПОДОЗРЕНИЯ
Появление среди молодых чекистов Виталия Тарчевского, веселого и жизнерадостного балагура и шутника, даже в самую деловую напряженную атмосферу вносило оживление. Товарищи называли Виталия человеком, обладающим счастливым характером, способным в любой, порой совершенно неподходящей, казалось, обстановке, не только пустить в ход остроумную шутку, вспомнить меткую пословицу, но и передать окружающим часть своей неиссякаемой энергии, бодрости и веселья.
В начале совместной работы требовательный, всегда сосредоточенный Монин в этой черте характера Тарчевского усматривал опасное легкомыслие, но с течением времени изменил свою точку зрения, убедившись, что веселый нрав Виталия вовсе не признак несерьезности, а счастливый дар судьбы, нисколько не мешавший ему быть вдумчивым, предусмотрительным и дальновидным.
Увидев Георгия, задумчиво склонившегося над кипой протоколов, заявлений, писем, Виталий, ценивший его за служебное рвение, выдержку и вдумчивый подход к расследованию шайтановского дела, но подтрунивавший над его, как он говорил в шутку, «сухой официальностью, не подмоченной ничем», с порога крикнул:
— Здорово, старина! Предвижу вопрос: «Что нового?» Спрос на новое сейчас так велик, а предложения весьма скромны. Во-первых, в пути Федор Рекин. По всесоюзному розыску задержан в Казани, затесался там в какое-то учреждение. Скоро будет здесь. Во-вторых, об Иване Ярове. Я допрашивал его. Из Мариинки он действительно во время восстания выезжал в Атбасар…
— При выезде на тракт партизанские пикеты никого не выпускали. Как же ему удалось выбраться из села? «Свои» пропустили? — спросил Монин.