На фоне остальной квартиры — пребывавшей в идеальном порядке, красиво и со вкусом обставленной, чуть ли не вылизанной — эта комната выглядела особенно неприглядно. Кровать стояла не застеленная, со скомканным одеялом. По полу были разбросаны обувь и предметы одежды. С ними по соседству — какие-то обертки, коробочки. Захламлен был и стол. Монитор с клавиатурой на нем буквально теснился из-за соседства с грудой книжек. И, что вполне ожидаемо, постеры на стенах. Только вместо «Звездных войн», «Наруто» или чем там школота увлекается, то были плакаты каких-то музыкальных групп, лично Алексею незнакомых. И все как один выполненные в мрачных черно-серых тонах.
На одном постере еще, как заметил Крянев, узоры складывались в свастику. Всем запретам назло.
Айфон, голосивший лежа на полу, наконец, замолк.
— Мы не мешали Вите… не сдерживали его самовыражения, — проговорила за спиной учителя подошедшая хозяйка квартиры, словно пытаясь оправдать царящий в комнате бардак, — он уже взрослый человек и вправе жить, как хочет.
Звучало не шибко убедительно. На взгляд Алексея, обстановка в Витиной комнате свидетельствовала не о свободе самовыражения. Но напоминала лишенный заботы газон или грядку, заросшую сорной травой.
— Эй! Вы не имеете права! — воскликнула Витина мать, когда Крянев переступил порог комнаты. Но тот, не обращая внимания, подошел к столу.
Посмотрел на книги. На одной заметил знакомую фамилию — Томас Мальтус. Имена с других обложек оказались ему неизвестны. Но судя по самим обложкам и заголовкам нетрудно было понять, что это не фэнтези и не ужастики, обычно любимые сверстниками Вити. Как и, тем более, не учебники. Но что-то с претензией на философичность. Но при этом — слишком глянцевые, слишком ярко разрисованы. И уж точно эти книги нельзя было назвать подходящим чтивом для малых сих — хоть для ребенка, хоть для подростка.
Затем Крянев перевел взгляд на монитор компьютера. Комп работал, экран осветился, стоило Алексею пошевелить мышью. Вот только всякого постороннего на экране встречала стандартная форма Винды, предлагавшая ввести пароль или идти лесом.
Точнее, не совсем стандартная. Вместо привычного фона, вроде фотографий экзотических уголков планеты (как на компьютере самого Крянева) на этом экране красовалась надпись большими витыми буквами: «Тебе никто ничего не должен. Но и ты не должен никому. Так зачем терять время?» И подпись: «Лепрекон».
В груди похолодело… чем-то загадочным и зловещим сразу повеяло и от послания этого, и особенно от подписи. Алексею сразу вспомнился черный автобус, увозивший дядю Мишу туда, откуда нет возврата, и подпол заброшенного дома — с обнаруженными в нем мумиями пропавших детей.
Неужели опять?
После неудачного поиска Юли Демушкиной в конце мая, Крянев разочаровался в поисковом отряде «Тревога» и решил держаться от него подальше. Как и от той, оказавшейся удивительно связанной с отрядом, стороны бытия, в которую большинство людей привыкли не верить. Да и сам Алексей прежде не верил, если на то пошло.
Но скрыться от стороны этой, похоже, не удалось. Настигла она Крянева — причем с неожиданной стороны. А это значило, что и с «Тревогой» расставание было преждевременным.
И едва ли разумным. С тем же успехом можно было избегать аптек во время эпидемии.
— Идите в полицию, — прохрипел взволнованный Алексей, оглядываясь на стоявшую на пороге и скрестившую руки на груди мать Вити Сиропкина, — не теряйте время.
Затем добавил — немного спокойнее:
— И я тоже обращусь… кое к кому.
Ночью… если говорить действительно о ночи, а не о позднем вечере, когда, хоть и стемнело, но еще работают кафешки и магазины, ходит транспорт, а немало людей только расслабляться начинают после праведных и не очень трудов. Так вот, именно ночью (настоящей) город удивительным образом преображается.
Даже на оживленных в дневную пору магистралях и проспектах среди ночи хорошо, если один автомобиль в течение часа проскочит. Или мотоцикл — с ревом.
Улицы обычные тем более пустеют, отчего кажутся вымершими. Так что почти все время стоит тишина. Лишь изредка нарушаемая собачьим лаем где-то вдали, чьими-то пьяными возгласами. Ну или ревом двигателя да музыкой из магнитолы того же припозднившегося автомобиля иль мотоцикла.
Гаснет свет в витринах, выключается подсветка на многих вывесках, ведь электричество лучше беречь. А хотя бы одно на дом светящееся окно посреди настоящей ночи — редкость.
Чуть ли не единственным источником света в такую пору становятся фонари. А расположены они не так часто, как может показаться в любое другое время суток. Да и не везде.
А там, где фонари все-таки есть, они имеют свойство время от времени гаснуть. Ибо неисправности, они такие. Нередко проявляются в самый неподходящий момент.
Так что видимость ночью становится совсем уж ничтожной. Особенно если туман опустится. Оттого даже знакомые места выглядят странно, а порою и жутковато. Что до мест незнакомых, то попав туда среди ночи, ощущаешь себя будто во сне — дурном или даже кошмарном. С той лишь разницей, что проснуться не получается.
Тихо, пусто… мало что можно различить перед собою. Чуть ли не на ощупь идти приходится. Стараясь не наткнуться на предметы, чьи силуэты выступают из тумана и темноты.
Если же силуэт оказывается движущимся… если, тем паче, он напоминает человека, перемещаясь на двух ногах, то лучше взять собственные ноги в руки и оказаться от него как можно дальше. Да побыстрее. Ибо можно гадать, какие такие дела заставили человека (если это все-таки человек) находиться в этот поздний час на улице, а не в теплой постели. Но вряд ли это добрые дела — для таких существует день. И едва ли человек, вынужденный покинуть уютное жилище среди ночи, принадлежит к тем, кого можно напугать знанием собственных прав. Как и обещанием пожаловаться родителям.
Витя Сиропкин понимал это. Он вообще-то не обольщался по поводу мира, в котором имел несчастье жить — даже несмотря на юный возраст. Потому, завидев в потемках движущуюся фигуру, срочно решил прогуляться в противоположном от нее направлении. Проще говоря, дать деру.
Не очень-то удобно было бежать в темноте и тумане. Но Витя на проворство не жаловался, по физре всегда успевая, в отличие от большинства предметов.
Бежал он зигзагами, успешно избегая столкновений с урнами, столбами работающих через один фонарей; припаркованных тут и там автомобилей, чьи силуэты чуть ли не каждые две-три секунды выступали из темноты, оказываясь у него на пути. Один раз чуть не запнулся об опрокинутый кем-то столб с дорожным знаком, другой — едва не наступил на бегу на канализационный люк. Впрочем, в обоих случаях Вите повезло: и через столб перепрыгнуть успел, и возле люка затормозить. Буквально в последние доли секунды.
Завернул в какой-то переулок. Думал, что уж здесь-то сумеет перевести дух. Но какое там! На пути Сиропкина оказалась целая стая бродячих собак. Которые своим многоголосым (и отнюдь не приветливым) лаем заставили мальчика попятиться прочь. Да искать другое место для привала.
Наконец, выбравшись на улицу, оказавшуюся более-менее широкой и освещенной, Витя в изнеможении плюхнулся на ближайшую скамейку. А уже в следующую секунду прямо всхлипнул от разочарования, снова подскочив на ноги.
Накрапывал дождик — слабенький, отчего Витя, пока бежал, не замечал его. Зато влаги, пролившейся с неба, вполне хватило, чтобы сделать скамейку мокрой. Сидеть на такой не просто неприятно, но и вредно даже… вроде бы.
Пришлось нехотя дотащиться до маячившего в нескольких метрах павильона автобусной остановки. Тот, по крайней мере, был с крышей. Так что внутрь дождь не должен был попасть.
Те, последние несколько метров показались Вите самой длинной частью пройденного им пути.
Впрочем, оно того стоило. Скамейка в павильоне действительно оказалась сухой — раз. И два: была достаточно широкой и длинной, чтобы хотя бы мальчишка вроде Вити мог улечься на ней в полный рост.