Разумеется, готовил он себе сам. И от заботливых родственников требовались на самом деле сущие пустяки: звонить время от времени. Ну и проведывать, что называется, живьем.
Однако с каждым таким визитом что Алексей, что родители замечали: дядя Миша меняется и не в лучшую сторону. Выражалось это в некоторых особенностях поведения, которые могли бы сойти за чудачества, если б речь шла о ком-то моложе.
Например, дядя Миша мог разговаривать сам с собой. И не обязательно находясь один — не то как бы его в этом уличили? Мог уставиться на какой-нибудь предмет обстановки с таким выражением, будто видит его впервые и крайне удивлен данному факту. Все чаще дядя Миша мог спрашивать не только, какое нынче число, но и какой год на дворе. А уж брать с него обещание было занятием и вовсе безнадежным. К следующему визиту или звонку дядя Миша забывал о нем напрочь.
И вот теперь эта невозможность связаться.
Конечно, мобильник мог разрядиться, забытый своим пожилым хозяином. Еще дядя Миша не взял бы его с собой, засев в туалете или моясь в душе — действительно, зачем брать-то? Прилечь мог, уснув среди дня, на звонки не обращая внимания. И мог, наконец, не прихватив телефон с собой, выйти на полчасика за хлебом.
Однако не следовало исключать и худшего. Что старик ушел куда-то далеко, забыл дорогу домой, а про мобильник при этом даже не вспомнил.
Если он вообще жив.
Как уже говорилось, если б речь шла о ком-то другом, Алексей попытался бы отговориться, сославшись на занятость. Но в данном случае не смог. И не только потому, что не позволила совесть. Судьба маминого брата была Кряневу небезразлична. А потому тревогой своей она заразила и его.
Да, так всегда бывает. Кто-то делится улыбкою своей, а кто-то чем-нибудь похуже.
И вторых большинство.
Ответив матери согласием, Крянев перво-наперво попробовал связаться с дядей Мишей сам. И лишь услышав в ответ бесконечную череду длинных гудков, решил наведаться к нему домой.
Благо, в расписании уроков Алексея как раз зияло «окно». Крянев в начале четверти еще сетовал, что его-де время используется так нерационально. Что заставляют терять почти час вместо того, чтобы в конце учебного дня отпускать домой на этот час раньше. Что суть мелкая, но радость.
Однако теперь это «окно» пришлось как нельзя кстати. И Алексей, стараясь не попадаться на глаза коллег во избежание лишних вопросов, поспешил покинуть школу. Да поскорей направился к дому, где жил дядя Миша. Благо, запасной ключ от его квартиры Крянев носил с собой. В одной связке с остальными.
За дверью, открытой этим ключом, Алексея встретила квартира. Небольшая, вполне чистая — дядя Миша не позволил бы превратить свое жилище в свинарник. И… пустая, погруженная в безжизненную тишину.
Кранев снова позвонил на дядин номер. Чтобы в ответ услышать трели его мобильника — какой-то классический мотивчик.
Телефон был здесь, в квартире. Ориентируясь по звуку мелодии, Алексей без труда нашел его — с вполне заряженной батареей и оставленный на кресле. Но с неизмеримо большей охотой он предпочел бы на том же кресле обнаружить хозяина устройства.
Посидев еще с полчаса — подождав, не вернется ли дядя, да прислушиваясь к звукам на лестничной площадке — Крянев, наконец, вынужден был признать: любимый родственник его, может и жив… скорее всего, но от дома далек и возвращаться не спешит. Если вообще способен это сделать.
Однажды это должно было произойти, Алексей понимал. Но понимать — не значило, принимать эту ситуацию, ничего не делая.
Если можно пока что-то сделать.
Внезапно за дверью на площадку прошуршали шаги, затем звякнули ключи, вытаскиваемые из кармана или сумки. Подстегнутый вновь вспыхнувшей надеждой, Крянев подскочил с табуретки в прихожей, на которой ждал возвращения дяди Миши, и рывком распахнул входную дверь.
И сразу сник, чуть ли не застонал от разочарования. Увидев, что с ключами на площадке возится лишь соседка. Махонькая старушка, возрастом — под стать самому дяде Мише.
Но она, по крайней мере, в пространстве ориентировалась. И дорогу до дому не забыла. А значит, могла оказаться небесполезной.
— З-здравствуйте, — обратился Алексей к старушке дрогнувшим от волнения голосом, — в этой квартире дедушка живет… не видели: давно он ушел?
— Ох, давно, — вздохнув, отвечала та, добивая остатки надежды, — с утра куда-то подался… как наскипидаренный. А ты хто… родственник что ли?
— Племянник. Спасибо, — на одном дыхании выпалил Крянев, выходя за порог и закрывая дверь квартиры.
Убедился, наконец, что нечего и думать дождаться дядю Мишу, ненадолго-де отошедшего по делам.
А вот времени терять не стоило.
— Так ты бы это… в милицию обратился, — предложила старушка, в которую не иначе вселился Капитан Очевидность.
«В полицию», — хотел было машинально поправить ее Алексей, но вовремя сдержался. Вспомнив (в силу своего педагогического опыта), что безболезненно убедить в собственной неправоте получается только детей. И то не всегда. А чем старше человек становится, тем враждебней относится к чьим-то попыткам опровергнуть себя, любимого и иным демонстрациям интеллектуального над ним превосходства. Даже в мелочах.
А в полицию Крянев действительно собирался обратиться. Причем как можно скорее. Не выжидая пресловутые сорок восемь часов с момента пропажи.
Знал прекрасно, что необходимость такого выжидания — миф, многим людям стоивший жизни. Ведь если для гибели человека достаточно считанных минут, а то и секунд, то о каких сорока восьми часах ожидания вообще может идти речь?
А вот матери об исчезновении дяди Миши Алексей решил пока не сообщать. И без того волнуется, так зачем усугублять недоброй вестью. Вот если сама позвонит и спросит — тогда действительно: врать не стоило, и Крянев собирался признаться, что дядю дома так не застал.
Но специально звонить — нет.
Заявление у Алексея приняли на удивление быстро, почти без проволочек. Способствовало этому, по всей видимости, время его визита. Среди дня, когда в отделении не толклись задержанные пьянчуги да всем недовольные кляузники, готовые изливать свое недовольство громогласно и по любому поводу. Приди Крянев сюда вечером, как предположил он сам, ждал бы его сущий ад.
Потом прошло чуть больше часа.
За это время Алексей успел вернуться в школу. Успел предстать пред ясны очи директрисы и повиниться. Ведь «окно» «окном», а в беготне сначала домой к дяде Мише, потом в полицию, он все равно пропустил как минимум один урок. Объяснил ситуацию, для которой расхожая фраза «семейные обстоятельства» звучала до неуместности сухо и бесчувственно. Как сметная документация в каком-нибудь Освенциме.
Обещал отработать, на днях взять дополнительные часы. Чтобы ни один ученик этой школы не закончил четверть и год с недобором биологических знаний, за которые, собственно, Крянев здесь и отвечал.
Директриса в ответ на последнее заявление лишь плечами пожала, буркнув «необязательно». Ибо не первый год в школе работала. Понимала: дети только рады были, что какой-то из уроков не состоялся. А появление в расписании дополнительного занятия вызовет у них прямо противоположные чувства.
Что до самой директрисы, то ей, что называется, лишь бы шито-крыто было. Отработано нужное количество часов… по документам — и ладно.
Еще Алексей успел за время, прошедшее после визита в полицию почти вернуться в рабочий ритм. И почти до конца провести урок для девятиклассников. По анатомии человека. И да: по теме «размножение», которую обыкновенно оставлял ближе к концу учебного года. Так сказать, на десерт.
Крянев заранее морально приготовился к пошлым комментариям и издевательским смешкам с места да перешептываниям озабоченных подростков. Как это случалось раньше — все годы, что Алексей преподавал.