Вежливое, но настойчивое покашливание Шмеля заставило ее умолкнуть. Затем Шмель уставился на Пифию — и во взгляде его больше не было веселья, приветливости и беззаботности, с которыми он пришел в кафе. Тяжелый то был взгляд. Тяжелый и пронзительный.
Взгляд человека… нет, существа, которое действительно много прожило. А чтобы выжить, научилось разбираться в людях, чуть ли не с полуслова их понимать. И угадывать мысли просто по выражению лица.
— Так ты все знаешь, — проговорил Шмель затем. Глухо и вполголоса.
Не спрашивал, но констатировал.
— Никак, эта курва белобрысая проболталась? Неблагодарная…
«Он даже ругается несовременно!» — заметила Пифия.
— Не угадал, — сказала она вслух. — Просто я же говорила: не зря я зовусь Пифией.
— И не зря в Библии сказано: «пифию и ясновидящую побейте камнями».
— Хм, а как насчет скромных служащих организации под названием «Schutzstaffeln»? — осведомилась Пифия, ничуть не оскорбившись. — С ними как, по-вашему, нужно поступить? А, херр гауптштурмфюрер?
— Так это… тоже? — не сказал, а, скорее, выдохнул Шмель.
Лицо его покраснело, но он быстро овладел собой. Налил из стоящего на столе графина в свой стакан и одним глотком осушил. Затем вытер пот салфеткой. И, наконец, ответил:
— Клянусь, против России не воевал. Ни пули в соотечественников не выпустил… хоть их краснопузые десятилетиями в заложниках держали. Да головы морочили. На западном направлении стояла наша дивизия. Так что мы все больше лягушатникам мозги вправляли. Ну и жидам, естественно. А что? Это ведь из-за них я… и много кто еще… много хороших людей родину потеряли.
«Оригинальные у вас методы вправления мозгов, — с сарказмом подумала Пифия, — пуля в лоб или газовая камера. И как только я, в своей практике не догадалась это использовать? Однако теперь уже моя очередь жаловаться на собственную отсталость».
— А когда американцы с англичанами в Нормандии высадились, — продолжал Шмель, — мы стали просто солдатами на войне. Когда приходится убивать, чтобы не убили тебя… сначала. А потом — пока не убили тебя. Чтобы, уж если погибать, то заодно с врагами.
Затем добавил, постепенно входя в раж, распаляясь:
— Так что… кто ты вообще такая, чтоб меня осуждать? Да ты хоть знаешь… хоть представляешь, каково это? Когда парень, с которым минуту назад разговаривал, падает замертво? От пули, осколка, еще чего. Вариантов много. А ты можешь отправиться следом. И вынужден решать, кому в живых остаться: тебе или этому парню.
«А потом, когда пушки умолкают, — дополнила рассуждения Шмеля, опять-таки про себя, Пифия, — когда входишь во вкус мирной жизни, так хочется ее для себя продлить. Чтобы подольше оставаться молодым, чтобы с женщинами все получалось. И до ужаса неохота стареть, тем более умирать. Вот и приходится снова чужими жизнями непрошено распоряжаться. Лишь бы свою сберечь — самую дорогую».
А вслух сказала:
— Да я не столько осуждаю, сколько считаю, что в отряде ты не нужен. Нет, честно. Наше дело — искать пропавших людей, а не скармливать их отщепенцам с мечтами о бессмертии.
Лицо Шмеля исказила недобрая ухмылка.
— Считает она, — проговорил он, не скрывая презрения, — а кто-нибудь еще так считает? Кто-нибудь вообще в курсе, кроме тебя… ясновидящая ты наша.
На долю секунды Пифия замешкалась — не зная, что ответить. Рассказать про переписку с Орлом, телефонный разговор с Бланкой? Но в итоге решила: пусть ее собеседник думает, будто она сама настолько прозорлива, настолько соответствует своему позывному, что сама до всего дошла. А значит, вероятно, даже мысли сидящего напротив человека узнать способна. Так что перехитрить ее, что-то выкинуть нехорошее, нечего и думать.
Блефовала Пифия. И блеф ее оказался столь же оправдан, как и обещание одной военной шишки закончить локальную, но войну силами одного десантного полка. Но понять это женщине еще только предстояло.
— Никто, — сказала она осторожно, — однако…
— Однако плевать, — оборвал ее Шмель, — даже вся ваша братия не заставит меня уйти. Не, право же, с какой стати? Когда силы получаю вдоволь, а опасности быть убитым, в отличие от войн, нет. Честное слово, эти волонтерские организации — просто гениальное изобретение человечества! Круче электричества и компьютеров. Ну а если я кому-то не нравлюсь — что вы сделаете? Побьете меня в темном переулке?
— Это вряд ли, — сказала Пифия, стараясь сохранить спокойствие и не дать собеседнику заразить себя агрессивным возбуждением, — но насчет опасности ты ошибаешься. Если в отряде будут в курсе… ты про Ластика слышал?
— Ах, да! — Шмель хлопнул ладонью по столу, отчего столовые приборы недовольно звякнули. — Ластик! Стереть меня может. Хорошенькое дело! Ты сама-то слышишь, о чем говоришь? Так «Тревога» действительно для спасения людей существует? Или она типа коза ностры… где неугодного могут и на тот свет отправить? А если нет — то зачем организации, спасающей людей, такие участники? Змей, Ластик… со способностями, которые не для спасения жизней предназначены, а для уничтожения?
— Иногда, чтобы спасти, — заметила Пифия, — кого-то приходится уничтожить. Кого-то, кто мешает спасению.
— Потрясающая логика! — Шмель всплеснул руками. — Как раз в духе ЧК и НКВД. Уж Ульянов бы оценил. А также Коба с Лаврентий Палычем. Хорошо же краснопузые над вами потрудились. Уж нет их, а дело живет…
Затем проговорил уже более мирно. Точнее, примирительно:
— Но ты-то! Ты-то должна своей головой думать. Неужто не доходит, что эти люди опасны… я про отряд. Слушай… ты все-таки мне нравишься. Давай уйдем из «Тревоги» вместе. Своим даром ты могла бы предсказывать, с кем и где случится несчастье. А силу, которую бы я у них брал, поровну делил бы между нами.
И он доверительно прикоснулся ладонью к руке Пифии.
А она… не то чтобы искушение ответить «да» на последнее предложение было велико. Но оно было, женщина не могла это отрицать. Шмелю стоило отдать должное, он умел быть убедительным. И тоже, что греха таить, нравился Пифии.
И тем не менее…
— Нет, — решительно заявила она, мягко, но настойчиво отводя руку Шмеля, — я не хочу заниматься этим… браконьерством. Может быть мы, в «Тревоге» и не ангелы, но хоть какая-та польза от нас людям есть. Хотя бы иногда. Помогаем людям… а не паразитируем на них. Тогда как ты… от тебя один несчастья.
При последней фразе Шмель хмыкнул.
— А вот здесь, думаю, ты лукавишь, — сказал он затем, самодовольно улыбнувшись, — нашу последнюю встречу помнишь? Не забыла? И так что же… по-твоему? Несчастье я тебе принес? Не понравилось тебе?
— Не в том дело, — к досаде своей вынуждена была сдать назад Пифия, но мужчина, сидящий напротив, похоже, ее не слушал.
— Я уж о том молчу, — продолжал он, — что это не слишком мудрый поступок. Отказывать мне… человеку, который может отобрать жизненную силу, в том числе и у тебя. И этот человек сейчас сидит меньше, чем в метре от тебя. Не боишься?
— Нет, — спокойно отвечала Пифия, — как я поняла, просто так ты силу брать не можешь. Тебе обязательно нужно, чтобы жертва была не здорова. Ранена, а желательно беспомощна. Эх, тебе стоило Стервятником назваться. Или Шакалом каким-нибудь, а не Шмелем.
— Все так, — в тон ей, спокойно и миролюбиво, произнес Шмель с улыбкой, — кроме вариантов позывного, конечно. Но ты одного не учла. Что рану получить… секундное дело.
Верил он или нет в дар ясновидения своей собеседницы, но, похоже, решил — если действовать быстро, никакой дар Пифию не предупредит. Банально не успеет.
Мгновение — и одна рука перехватывает запястье Пифии, сжимает как клешнями. А спустя еще мгновение вилка в другой руке вонзается женщине в ладонь. Всеми четырьмя зубьями.
Пифия едва вскрикнуть успела. А уже секунду спустя почувствовала, как силы покидают ее вместе со всей жизнью — как раз когда Шмель отложил вилку и поднес к ране пустую ладонь.