Но не какие-то предполагаемые неудобства новых жителей Локтева волновали Михаила Лукича. Другое было важно: эти натыканные вокруг мини-замки вдоль ровненьких (но опять-таки узковатых) улиц казались ему гигантским надмогильным памятником родному селу. Всему тому, что он помнил с детских лет.
А главное: на этих узких улицах, в окружении высоких заборов и хором-новоделов Лукич не видел ничего знакомого. Ни одной хотя бы смутно знакомой постройки. И ни единого узнаваемого лица средь редких прохожих.
Где-то за высокими заборами лаяли собаки, плакали дети или играла музыка. И никому не было дела до одинокого старика. Растерянного и заплутавшего в селе, которое он когда-то истоптал на сотни раз — вдоль и поперек заодно с окрестностями.
Куда идти по ставшему чужим родному селу, Михаил Лукич не представлял. Он просто шел — как давеча по городу. Пока не вышел к противоположному краю Локтева.
Сюда любители жить как бы в сельской местности, но горожане по роду занятий, пока не добрались. Чуть ли не с облегчением Лукич встретил прежние дощатые заборы и бревенчатые избушки.
Вот только беспощадная поступь времени чувствовалась и здесь — даром, что на другой лад. Избушки чуть ли не до окон вросли в землю, заборы стояли покосившиеся, и из-за них не доносились привычные звуки села: кукареканье петуха, мычание коров, блеяние коз. Оттого и эта часть прежнего Локтева казалась мертвой. Просто этого мертвеца не успели похоронить. Не говоря уж о красивом памятнике.
Впрочем, безжизненность этого места оказалась неабсолютной. Осмотревшись, Лукич приметил древнюю, даже старше него самого, старушку, одиноко сидевшую на завалинке и пустым взглядом уставившуюся куда-то вдаль.
— Здравствуйте, — подойдя, обратился к ней Михаил Лукич, — не знаете ли, далеко ли до дома Рощиных? Жили тут…
— Рощины?! — вскричала старушка, то ли имевшая проблемы со слухом, то ли просто возбужденная хоть каким-то общением с другим человеком. — Вспомнили, ха! Уехали ваши Рощины… давно. Дом продали. А он потом еще сгорел… да!
Последнюю фразу она произнесла с каким-то злорадным торжеством. Чем напомнила ворону, с карканьем кружащую над местом недавней битвы и предвкушающую обильную трапезу.
И именно эта фраза подкосила Лукича окончательно. Отчий дом — сгорел.
В бессилии старик плюхнулся на колени, прямо на землю. Ничего не видя — глаза заволокли слезы.
Сколько он так простоял, Михаил Лукич не представлял. Да его это и не интересовало. Время не имело значения, ведь спешить было некуда. Вообще некуда деваться, если на то пошло.
А потом на плечо Лукичу бережно, но твердо легла чья-то ладонь. Обернувшись, он увидел за спиной другого старика.
С пышной седой бородой и такой же шевелюрой, он выглядел, однако заметно младше Михаила Лукича. Меньше морщин, отчего лицо казалось более гладким. Взгляд живее. А главное, бородач этот твердо стоял на ногах, на колени не падая. И вроде намеревался утешить Лукича, а не наоборот.
Одет седобородый был в темно-синюю форму работника общественного транспорта.
— Нет работы, нет места в городе, теперь оказалось, что и дома родного нет, — не спросил, но констатировал он, — а как насчет родственников… детей?
— Взрослые давно, мои дети, — печально молвил Лукич, — своя у них жизнь. Как и у других родственников.
— То есть… это значит, в мире вас больше ничего не держит, — этот вопрос, похоже, был риторическим. И за сочувственным тоном бородача проскальзывало какое-то нездоровое удовлетворение. Как у эсэсовца, узнавшего, что очередной унтерменш в лагере смерти больше не расходует так необходимый истинным арийцам кислород.
Удовлетворение… и вроде выжидательность еще.
— Значит… не держит, — согласился Михаил Лукич.
— Тогда, выходит, ехать пора, — молвил седобородый. И указал рукой куда-то вбок от себя. Поглядев в ту сторону, Лукич заметил автобус, стоявший у окраины села, прямо на пыльной грунтовке.
Автобус, волею какого-то извращенного дизайнера выкрашенный в черный цвет. Или… показалось? Поднявшись с колен и моргнув, Михаил Лукич увидел, что цвет автобуса не черный, а кроваво-красный. А еще приглядевшись — понял, что, скорее, зеленый. Как и большинство общественного транспорта в городе.
— Ехать? — переспросил старик. — Куда?
— Я всего лишь посредник, откуда мне знать? — бородач в синей форме развел руками. — Сам там никогда не был. И людей, кто вернулся бы рассказать, не было. Но… неужели вы думаете, после всего, что вы видели и испытали сегодня, где-то может быть хуже? Хуже, чем вам сейчас? В немощном теле, с разрушающимся мозгом и глазами, которые едва видят? Притом, что принято считать… вообще-то, что все беды, боли и печали — атрибут именно этого мира. Мира тел. А там, куда мы направляемся, ваши немощи точно не будут иметь над вами никакой власти.
— Что ж, — Михаил Луки вздохнул, поднимаясь с колен, — возможно, вы и правы. Действительно, что я теряю? А там у меня появится шанс.
И оба старика, теперь уже молча, направились к автобусу.
Несколько месяцев назад Алексей встречался с заядлой любительницей зимнего спорта. Лыж, коньков, сноуборда. И для которой, чтобы день стал чудесным, действительно было достаточно мороза и солнца. Ну и снега вдоволь, разумеется.
Почти на десять лет его младше и не признающая, кажется, никакого отдыха, кроме активного, дама та и Крянева стремилась приобщить к собственным увлечениям. Да только, увы, из таковых Алексею нравилось разве что катание на ледянке. Тогда действительно было весело, особенно в первый раз. А вот со сноуборда неофит Крянев падал. На собственной шкуре… точнее, пятой точке ощутив, что не так-то это просто на самом деле — съехать с горы на такой фиговине, ни разу не упав. Да еще выглядеть круто. Только со стороны это казалось простым. В исполнении киноперсонажей, моделей для рекламы спорттоваров, ну и, собственно, той пассии Алексея.
С другими зимними забавами было не намного лучше. На каток, например, сподобились сходить всего дважды. И оба раза Крянев поймал себя на том, что на коньках теперь едва держится. Хотя в детстве вроде нормально катался. И даже в хоккей играл во дворе на корте.
Наконец, походам на лыжах в выходные Алексей предпочитал сидение в кресле с интересной книжкой. Чем еще больше разочаровал подругу. Та даже как-то его старпером назвала — именно за это.
В общем, к ближайшей весне их отношения растаяли. Зато с того времени у Крянева сохранилось кое-какое снаряжение, способное пригодиться, если и вправду придется искать дядю Мишу в лесу. Лыжные ботинки, например, как частный случай туристической обуви. Непромокаемые штаны, приобретенные для того, чтобы остаться сухим, неудачно съехав с горы да плюхнувшись в сугроб. Ну и очки для защиты глаз от снега, летящего из-под лыж или сноуборда.
Еще в гардеробе Алексея имелась непромокаемая ветровка. Будучи летней одеждой, к тому роману с любительницей зимнего спорта она отношения не имела. Зато оказывалась полезной при капризах погоды — если теплый день вдруг прерывался дождем. Теперь вот в лесу могла пользу принести, именно из-за непромокаемости. Плюс была сшита из ткани легкой, но прочной. Так что ветки бы вряд ли порвали ее… по крайней мере, быстро.
Что штаны, что лыжные ботинки показались облачившемуся в них Кряневу тяжеловатыми и жарковатыми в сегодняшнюю, уже по-настоящему летнюю погоду. Но не отмазываться же от поисков в лесу из-за такой прихоти. Тем более, дяде Мише наверняка приходилось всяко хуже.
Ближайший к Алексею поисковик, которому было по пути, заехал за ним не абы как, но на джипе «крузаке». Да и внешность имел весьма колоритную. Под стать. Не то располневший качок, не то толстяк, пытавшийся поддерживать себя в форме. Коротко стриженный, но с небольшой бородкой.