— Диспетчер! Вы меня слышите? — Михаил Григорьевич говорил медленно, делая паузу после каждого слова. — Что вы мне предлагаете сорокапятитонный кран? У него вылет стрелы не позволит снять тепловоз с платформы. Это же не клетка с канарейкой. Теп-ло-воз! Понятно?
Кущин говорил спокойно, не повышая голоса, и Толе казалось, что это портит дело: не дадут на детскую дорогу подъемного крана.
И снова слышал Толя из кущинских наушников ответное «кар-кар». А хотелось — ой, как хотелось! — узнать, что же такое говорит начальнику детской железной дороги диспетчер.
«Вот бюрократ! — думал Толя. — Сидит там в диспетчерской — и ноль внимания к такому событию! Первый случай на всем земном шаре — на детскую железную дорогу прибывает тепловоз. А он, видите ли, не может прислать кран для разгрузки!»
Кущин снял наушники, поправил свисавшие на лоб волосы и вытер с лица пот.
— Шлагбаум, а не диспетчер!
— Что он говорит? — спросил Толя.
— Подумаем. Посоветуемся. Семидесятипятитонный кран есть только у восстановительного поезда. По инструкции он имеет право высылать его только на аварию. Понял?
— Понял, Михаил Григорьевич. А если бы с ним погромче?..
— Нельзя, Толя. Это же не на базаре. Дисциплина. Криком делу никогда не поможешь.
В это время селектор подал голос. Кущин схватил наушники.
— Начальник детской дороги Кущин слушает… Так… Понятно… Слушаю… Будет исполнено! — И, отшвырнув наушники, он выбежал на пути.
Толю приглашать за собой ему было не надо. Он катился рядом с Михаилом Григорьевичем, не отставая от него ни на шаг.
6
В ту зиму навалило много снега. От этого станция Большие Березки совершенно изменилась.
А в это время в верхнем этаже дачи номер 4 пожилой человек в белой ночной пижаме сполз с кровати, шатаясь, точно пьяный, хватаясь руками за стенку, выбрался в коридор и, успев только раз стукнуть в соседнюю дверь, грузно рухнул на пол.
— Боже! — воскликнула женщина, выбежавшая на стук. — Что с вами, Поликарп Филиппович?
— Сердце, — тихо сказал Кныш. — Кажется, я…
Он не кончил фразу.
Это произошло как раз в то время, когда Женя с трудом пробирался по занесенным дорожкам. За несколько минут снежной завирухи снегу столько намело, что в пору было провалиться по пояс. Минуту назад, когда Женя шагал по платформе, казалось, что погода исправилась, буря улеглась. А сейчас снова завыло. Снег жег лицо, слепил глаза. Женя торопился и думал при этом примерно так:
«Тепловоз — тонкая штука. Понять там что к чему не так просто. Еще совсем недавно Поликарп Филиппович показывал учебники по локомотивам с дизелями. Жуть! От одних только электросхем рябило в глазах. Нет, без Кныша не обойтись! Ведь на путях ждать не будут. Все надо провернуть в темпе: разгрузить, поставить на рельсы, проверить механизмы, а может быть, и завести машину».
Женя был прав; Паровоз и тепловоз. Только слова, что и тот локомотив и этот. А в действительности небо и земля. На паровозе, что ни минута, нужно применять физическую силу. А попробуй применить силу на тепловозе. Сразу что-нибудь сломаешь. Здесь столько кнопок и рычажков, что среди них заблудиться можно. Надавил пальцем не ту кнопку, и табун в сотни лошадиных сил может сорваться с места или во время движения встать вдруг как вкопанный, и авария неминуема.
Женя прошел уже мимо своего дома. Он даже задержался тут на мгновение: ему почудился Минькин плач. Неужели проснулся, увидел, что брата нет, и перебудил весь дом? Женя прислушался. Нет, это ветер скрипит калиткой. Значит, все спокойно, никто его не хватился. Женя торопливо зашагал к даче номер 4.
«Бух-бух-бух-бух!» — колотил он кулаком по двери, обитой клеенкой.
Черт бы ее побрал, эту клеенку! Она поглощает звук, будто и не стучишь вовсе. Еще, чего доброго, не услышат, не проснутся, не отопрут. Нет, услышали!
Дверь открыли, и Женя сразу же увидел лежащего на полу Поликарпа Филипповича. Лицо у него было зеленовато-серое, мокрое, с впалыми щеками и глазами, просящими: «Помоги». Ольгу Михайловну Женя не узнал. Он увидел только длинные седые волосы, рассыпанные по плечам, и у него промелькнула мысль: «Как колдунья». Ольга Михайловна протянула руки к Жене, который в нерешительности застыл у порога, и, втянув его в коридор, властно сказала:
— Бери! Понесем!
Поликарп Филиппович лежал на раскладушке. Он не стонал. Только часто-часто дышал, прикусив зубами нижнюю губу, и губы его были совсем белыми.
«Умирает», — ужаснулся Женя.