— Доброе утро, Георгий!
Мужчина вздрогнул.
— Здравствуйте, господин пограничник, — отозвался он через мгновение.
Тут что-то не так. Лесорубы, как правило, не ходят в столь ранний час по пустынным дорогам.
— Что вы здесь делаете? — спросил Кот.
— Иду домой.
— Откуда?
Мужчина тихо засмеялся. Он был высокий, еще выше, чем Кот, с черными курчавыми волосами.
— Я был у товарища.
— Послушай, Георгий, у меня нет времени. Так где?
— А, господи… ну, был у женщины.
— У какой?
Но Георгий молчал и уже не улыбался. На полусонном лице Кота промелькнула едва заметная усмешка.
— Это Яна? — спросил он.
— Да.
— Эх вы, парни! Когда Ферко вернется из армии, ты получишь от него нож под ребро!
— А кто его боится?.. Он должен был сам ее воспитывать!
— Иди домой, Георгий. Никого не встретил по дороге?
— Нет.
— Спокойной ночи!
К заставе Кот подошел с первым утренним светом. Громадка приподнял голову с кровати:
— Ну и что нового?
Кот, раздеваясь, с досадой махнул рукой.
— Если это был действительно Килиан, — прохрипел заместитель, — тогда с переходами покончено. Только он мог провести по топи.
— Хотел бы я, чтобы так было, — ответил Кот. — С сегодняшнего дня выдавай дозорным по две гранаты на человека. Они входят в моду.
Кот сменил повязку на ране собаки и уснул мертвым сном.
3
— Килиан? — Беран удивленно уставился на фотографию. — Ну конечно, это он! Дружище, как вам удалось это сделать?
Разговор происходил в комнате Берана в Митине. Она была не так скромно обставлена, как комната Кота в Хамрах. Здесь сохранилось кое-что от прежней сельской роскоши, собранной из домов немецких беженцев, а около окна стояла даже фисгармония, оставшаяся от сельского учителя. Теперь деревня совершенно обезлюдела, лишь Беран и его сослуживцы находились здесь, как и прежде, в целях обеспечения таможенного контроля над передвижением в Баварию и обратно. Над фисгармонией висела скрипка, на столе лежал кларнет и лист нотной бумаги. Беран временами нажимал на клавиши кларнета, и тогда помещение наполнялось заунывными звуками траурной мелодии. В углу комнаты стояло письменное бюро; среди разбросанных на нем старых пожелтевших листов бумаги блестела труба. Беран был прирожденным музыкантом.
Он посмотрел на Земана, постучал пальцем по фотографии и поучительно произнес:
— Он ведь даже не умел стрелять…
Кровь бросилась в голову Земана.
— Не может быть!
— Килиан? За все время, что я его знал, он ни разу не выстрелил… а знал я его очень долгое время. Что он перевозил?
— Проводил агентов и диверсантов.
— Да, это уже не та прежняя Шумава, — вздохнул Беран. — Я прекрасно знаю, зачем сочиняю этот траурный марш. На прощание… Тридцать лет службы, друг мой, и теперь дело движется к завершению… Мне уже сорок восемь. Во время войны я не сотрудничал с оккупантами. С сорок пятого добросовестно тружусь в этой дыре, как вол, а теперь… Нас хотят убрать.
— Кто?
— Вы же, коммунисты. Служба национальной безопасности. Ты еще спрашиваешь!
Земан ни о чем подобном даже не имел представления. Слова Берана удивили его.
— Вы еще с нами помузицируете в ближайшую пятницу? — невпопад, просто так, лишь бы что-нибудь сказать, спросил он.
— Ну конечно.
Беран скептически усмехнулся. «О чем мне с тобой говорить?» — подумал он про себя, махнул рукой и вновь плавно нажал на клавиши. Полилась именно та мелодия, которую он так долго и терпеливо вынашивал в себе: траурный марш по Йозефу Берану. Игра его захватывала, Беран забывал о слухах относительно прекращения таможенной службы в Митине, которые в последнее время упорно распространялись в округе. Играя, он представлял себе длинную вереницу похоронной процессии под звуки его траурной мелодии. Боже, вот это будет музыка!
Однако Земана музыка настолько не увлекала. Он еще раз осмотрел комнату Берана. Два угловых окна с пеларгониями. Беран держал их в образцовом порядке, как и свой небольшой садик вокруг домика. Из окна, к которому подошел Земан, видна «Америка». Она начинается сразу за небольшим лугом. Противоположный край леса находился уже на территории Баварии — сто пятьдесят или двести метров отсюда…
Окна машины, когда он ехал в Митину, были мокрыми, все еще лил дождь. Двери магазина были закрыты. Теперь, наверное, ставни уже открыты, а она стоит за прилавком. Он должен повидать ее и извиниться. «Не обижайтесь на меня, — скажет он ей, — вы так прекрасны, что я не мог поступить иначе, вы понимаете?» И он будет ждать, что она ответит, ждать…