Такие ответы, хотя и в разной форме, давали все свидетели. Я перестал слушать, полностью полагаясь на майора.
От нечего делать принялся осматривать комнату. Она выглядела очень просторной, потому что в ней было мало мебели. Стол, три стула, длинная лавка возле стены. В углу — старая этажерка с книгами. На бревенчатых стенах — несколько фотографий в деревянных рамках. Некрашеный пол вымыт чисто, доски казались желтыми. Только от стола к двери протянулась темная дорожка — натоптали свидетели.
Постучав, вошла Марья Никитична, спросила, скоро ли будем пить чай.
— Самовар? — деловито поинтересовался Астахов. — Не ставили ещё?
— Нет.
— Тогда ставьте, мы заканчиваем.
Должен сказать, что я был разочарован. Побывав в доме старого Захария, послушав рассказы рыбаков, я начал сомневаться в своей версии о том, что Кораблев добровольно перебежал к немцам. Не та обстановка была здесь, не то говорили люди… Нет, нет, я вовсе не старался думать о Кораблёве плохо. Но согласитесь, всегда трудно менять своё мнение.
Я всё-таки решил, что предполагать нужно самое плохое. Буду считать, что Кораблев находится у фашистов. Из этого следует, что мне необходимо узнать, какие сведения могут добыть немцы от рыбака. Что он может сообщить им о наших заграждениях в заливе? Ведь не случайно фашистский лазутчик задержан поблизости от этих заграждений.
И тут у меня появилась такая мысль: надо пригласить к чаю наиболее опытных рыбаков. Выяснить, что известно им. То же самое должен был знать и старый Захарии.
Астахов закончил наконец свою работу. Стол накрыли белой скатертью. Александра (так звали рослую, похожую на мужчину рыбачку) внесла самовар. Марья Никитична поставила большое блюдо, сказала с полупоклоном:
— Трясцоцки нашей отведайте… Сам покойник готовил, — и всхлипнула, вытирая уголком платка красные глаза. Руки у нее были маленькие, с коричневой морщинистой кожей.
— Рано, мамаша, хороните старика своего, — строго сказал ей Астахов.
Чаевничать сели впятером: мы с майором, Марья Никитична, рыбачка Александра и тощий костлявый старик с лысой головой.
Только на висках сохранились у него жидкие волосы, похожие на белый пух.
Больше всех говорила Александра, заглушая своим басом остальные голоса. Говорила всё об одном и том же: каким хорошим и справедливым человеком был бригадир Захарии Кораблев.
Старик помалкивал, степенно схлебывал с блюдечка чай, откусывая крепкими, хорошо сохранившимися зубами мелкие кусочки сахара. Я завел со стариком беседу отрудностях военного времени, расспрашивал об улове, о том, как снабжают рыбаков продуктами. Получилось, что я подошел к делу с того самого конца, с которого начинал Астахов, опрашивая жителей. Но у майора всё выходило просто и естественно. А у меня — я сам чувствовал — слова звучали как-то фальшиво. Это, конечно, вполне закономерно. Я спрашивал одно, а думал совсем о другом. И по совести говоря, мне было безразлично, какой был улов и как доставляют в поселок продукты. В другое время это, может, и заинтересовало меня. А тогда — нет. Мысли были заняты другим.
Старик отвечал короткими фразами, а иной раз и вовсе не отвечал, только кивал или отрицательно мотал головой. И с невозмутимым видом продолжал пить чай. Астахов, наблюдая за нашей, с позволения сказать, «беседой», прикрывал глаза, чтобы я не видел веселых чертиков, прыгавших в них.
— Мотобот у вас исправный? — спросил я старика.
— На ходу.
— Можно в море?
— Горючим не богаты.
— Я вот почему вас спрашиваю. Наш катер пойдет дальше вдоль побережья. Вы не смогли бы доставить нас в базу? А насчет горючего я позабочусь. И на рейс заправимся, и в запас.
— Как Ляксандра, — кивнул старик. — Она моторист. А я что, я могу.
Для Астахова всё это было совершенно неожиданным. Катер спокойно ждал нас у причала. Но майор молчал. Он думал. Думал очень напряженно. Потом напряжение прошло. Астахов потянулся за треской, и мне стало ясно: майор понял.
— Что вы ответите нам? — спросил я женщину.
— Можно и на боте, — сказала она. — Ежели, конечно, горючего подкинете. Чтобы не в обрез, значит, туда и сюда.
— А дорогу знаете? Темно ведь и вьюжит.
Старик усмехнулся снисходительно, наливая чай. Ответила Александра:
— Чудно говорите. Мы тут два десятка годов мотаемся. До самого порта с завязанными глазами пройдем. А вы — «вьюжит»!
— Но ведь залив перекрыт сетями и бонами.