СТАРЫЙ РЫБАК
Дом, срубленный из толстых бревен, стоял на гранитной площадке почти на самом берегу моря. Сзади поднимался отвесный обрыв сопки с острыми выступами камней. Глубокую тишину полярной ночи нарушал только мерный гул прибоя. Море не замерзало даже в лютую стужу. Волны неустанно бились в скалистую грудь берега, обламывая хрупкую наледь. А в штормовую погоду, когда море, ярясь, бросало на берег тяжелые валы, брызги долетали до самого дома.
Со скрипом открылась дверь, на крыльцо вышел приземистый, кряжистый старик в лохматой меховой шапке, в ватнике, подпоясанном брезентовым красноармейским ремнем. Луна осветила его темное, продубленное морскими ветрами лицо, впалые морщинистые щеки, курчавую бороду.
Неулыбчиво, строго смотрели глаза из-под седых бровей.
Привычная картина была перед стариком. Слева — пустынный берег; справа — десятка полтора построек и причал в глубине бухточки. Не слышно людских голосов, лая собак. Во время войны опустел рыбачий поселок, остались бабы да старики, за долгие годы корнями вросшие в эти каменистые берега.
Краснофлотцы с ближайшей береговой батареи, что километрах в восьми от поселка, звали стариков не иначе как «патриархами Севера». Звали не с насмешкой, с большим уважением. Эти самые старики да бабы управлялись один за троих, почти круглый год ходили на лов на своих старых карбасах, ходили и в туман, и в непогоду. И как знать, не ими ли добытую треску ели за обедом артиллеристы…
На западе, по знакомым местам, протянулась линия фронта. Бои шли на полуострове Среднем, по берегу реки Западная Лица. Жители привыкли к глухим отзвукам артиллерийской стрельбы, доносившимся порой с той стороны. Не раз во время шторма волны выбрасывали на берег трупы.
Пустынная тундра расстилалась вокруг поселка, стоящего в стороне от больших морских дорог, в стороне от залива, у входа в который несли дозорную службу боевые корабли.
Немецкие подводные лодки, проникавшие далеко на восток, до самой Новой Земли, ни разу не появлялись здесь. Ничто не интересовало немцев в этом маленьком поселке среди крутых голых скал, где не было никаких военных объектов…
Старик пошел по тропинке к причалу, возле которого покачивался на воде карбас с мотором «болиндер», таким же, вероятно, древним, как и сам хозяин. Старик не успел ещё скрыться за поворотом, как на крыльце появилась жена, закутанная в большой серый платок.
— Ты чего, Марья? — оглянувшись, спросил он.
— Слышь, Захарий, опосля сходил-то бы, цайку попей сперва, ну? — быстро и певуче проговорила она, по-вологодски цокая.
— А вот возвернусь, попью.
— Сколько ждать-то?
— Часа два, от силы три.
— И куда же несет-то тебя на ноць глядя? До завтра-то никак отложить не можешь?
— Сказано — не могу. Сети поглядеть надо. А ночь, так она нонче по полному кругу ночь. Жди не жди, всё одно солнца не будет.
— Ляксандру на мотор покликал бы, пошто один-то идешь?
— А чего её булгачить, пускай отдохнет баба, наломалась вчера. Сам управлюсь. А уж ежели рыба пришла, тогда возвернусь и всех поднимем.
— Ты не заходи далеко-то. Крайние ставки посмотри.
— А нет, — махнул он рукой. — Быстро дело слажу.
Кутаясь в платок, старуха следила за ним взглядом. Он шагал валкой походкой, ноги ставил твердо, будто прижимал их к земле. Держался прямо. Смотреть сзади — совсем молодой, не согнули его стужа и море.
Захарий скрылся за поворотом. Спустя некоторое время Марья Никитична услышала, как сухо и неохотно зачихал мотор. Завелся он не сразу, глох несколько раз, а потом заработал гулко, выхлопы его раздавались, как пушечные выстрелы: бух, бух, бух. Эхо подхватывало и разносило среди сопок звук, многократно повторяя его. Потом звук начал постепенно затихать — карбас все дальше уходил в море. И вот работу мотора почти совсем не стало слышно, только эхо, слабея, долго ещё повторялось среди скалистых утесов. «Свернул за мыс», — поняла Марья Никитична.
Старушка вздохнула — не хотелось идти в пустую избу. Взяла веник, принялась обметать снег с крыльца. Часа два назад прошла метель, запорошила всё пухлым мягким снегом. После метели окреп мороз, расчистилось небо.
Холод будто сгущал краски: море стало глянцево-черным, вода казалась тяжелой и вязкой; прозрачный, едва приметный туман клубился над ней. В черную гладь моря белым когтем врезался остроконечный мыс. На склонах сопок темнели пятна обдутых ветром камней.