Под ней зашелестела светлая деревянная стружка, сквозь которую поблескивало золото следующего слоя.
— Неплохо, — оценил нарком.
Эту богатейшую коллекцию исследователи и специалисты называли по-разному: «Клад Приама», «Золото Трои», «Троянские сокровища», «Золото Шлимана».
Согласно записям в дневнике немецкого предпринимателя и археолога Генриха Шлимана, клад Приама он обнаружил в мае-июне 1873 года на северо-западе Турции у входа в пролив Дарданеллы. Находка состояла из девяти тысяч ценных предметов, среди которых особенно выделялись крупные: кубки, браслеты, височные кольца, шейные украшения, диадемы, налобная золотая лента и ладьеобразная чаша весом около шестисот граммов. Остальной «улов» представлял собой вещицы помельче: бусины, бисер, пластины сердцевидной формы, серьги.
Опасаясь полной конфискации клада турецкими властями, Шлиман тайно вывез драгоценности в Афины. Однако молодое греческое государство по политическим соображениям отказалось от предложения немецкого археолога построить на своей территории музей для экспозиции «Золота Трои». По политическим и финансовым причинам отказались от подобного предложения и другие страны: Великобритания, Франция, Италия. Готовность принять клад изъявили лишь Пруссия и рейхсканцлер Германской империи Отто Бисмарк. Так в феврале 1882 года в залах берлинского Музея художественных ремесел торжественно открылась выставка «Золото Трои», которую в первый же день посетили император Вильгельм с кронпринцем Фридрихом.
Через три года знаменитая коллекция переехала в новое здание берлинского Музея народоведения, который с 1933 года стал именоваться «Музеем древнейшей и древней истории».
В 1939 году «Золото Трои» по приказу Гитлера вывезли из музея и спрятали в надежном месте. А в конце 1941 года троянские сокровища наряду с другими ценными предметами музейных коллекций упаковали в три ящика и перевезли в зенитную башню люфтваффе Flakturm I, расположенную на территории Берлинского зоопарка.
В 1945 году за дальнейшую эвакуацию «Золота Трои» отвечал директор Музея древнейшей и древней истории профессор Вильгельм Унферцагт. На свой страх и риск он ослушался приказа фюрера, оставил сокровища в Берлине и лично занимался их охраной, дабы предотвратить мародерство и расхищение.
В конце Второй мировой войны Унферцагт передал ящики с бесценной коллекцией советским властям.
— И сколько в эшелоне таких ящиков?
— Три, товарищ нарком.
— Всего три? — удивился тот. — Ты же доложил о девяти тысячах предметов! Как они могут уместиться в трех ящиках?
— Они в основном все мелкие, товарищ нарком: кольца, бусинки, серьги, пластинки сердцевидной формы. А в этом ящике собраны самые крупные.
— Ладно. Где остальное?
— Вся коллекция размещена в штабном купе, — кивнул Дружинин в сторону пассажирского вагона. — Прикажете принести?
— Нет, пусть пока полежат, — сказал нарком. Отыскав кого-то взглядом среди сопровождавших, приказал: — Меркулов, принимай коллекцию. А ты… — нарком повернулся к майору, — сдашь все по инвентарным листам, подпишешь акты и можешь быть свободен. Даю два дня отдыха, доволен?
— Так точно!
Отдав необходимые распоряжения, нарком уехал. Внутри штабного купе пассажирского вагона уединились двое: директор Пушкинского музея Сергей Меркулов и член трофейной бригады — майор Серафим Дружинин. Оба спешно готовили коллекцию к перемещению в специальное хранилище.
Глава третья
Июль 1945 года.
Деревянный павильон с надписью «Пиво-воды» был до отказа набит посетителями. В воздухе висела плотная табачная пелена, сквозь которую отовсюду доносились гомон, пьяный смех и мат. Шум не раздражал, а к едкому дымку солдатской махорки Васильков относился спокойно — привык за четыре года окопной жизни. Чего не скажешь о кисловатом запахе местного «Жигулевского», дешевой водки и еще бог знает чего.
Васильков отхлебнул из кружки, поморщился. На вкус пиво здорово отличалось от того, каким угощали москвичей довоенные питейные заведения.
— «СПГ с прицепом», — подмигнул сменившийся сосед, поставил на высокий столик кружку с пенной шапкой, полстакана водки, а на клочок газеты положил бутерброд. — Не желаешь?
— Спасибо, я только по пиву, — отказался Александр.
— Ну, как знаешь…
Сосед был на костылях. Вместо левой ноги из брючины торчала круглая деревяшка. Приспособив к стойке один костыль, мужик оперся на другой, опрокинул в рот водку, занюхал кусочком хлеба с тонкой пластинкой серого плавленого сырка и вытянул из кармана мятую пачку ленинградского «Беломора».