В 1906 году умерла жена. Ростов помыкался один с сыном, хотел было жениться, но передумал. Подождал, когда сын закончит гимназию, отправил его в Петербург в медицинский институт, а сам уехал в Харбин. Сын с первого курса ушел из института- и поступил в военное училище, чем несказанно огорчил отца. Затем Ростов перебрался в Токио, несколько лет прожил там и вернулся снова в Харбин. Владимир служил в Сибири, но к отцу наезжал не так уж часто. А потом разразилась революция, и они потеряли друг друга из виду. И только в двадцать первом Владимир после ранения навестил отца, но отец не узнал его. Из симпатичного и прилежного подростка он превратился в мужчину, повидавшего и пережившего многое. Ростов настаивал, чтоб сын занялся каким-нибудь ремеслом, но Владимир наотрез отказался:
— Папа, я военный, меня учили воевать. Что я и делаю.
— Но ведь ты убиваешь людей. И они тебя могут убить!
— Я убиваю не людей, папа, а большевиков!
— А что они плохого тебе сделали?
— Не мне, так моим товарищам... ах, что там говорить!
Ростов настаивал на своем, и тогда Владимир в один день собрался и, не попрощавшись, уехал. А куда — не сказал. И Ростов понял, что сын для него потерян навсегда. «Погиб смертью героя в борьбе с большевиками за отечество», — так сказано о нем в официальной бумаге, которая пришла через полгода. Артур Артурович плакал, закрывшись у себя в кабинете. Смерть Владимира переживала и Маша, ассистентка Артура Артуровича. Когда он увидал ее заплаканное лицо, то обратил внимание, что Машенька, стройненькая и худенькая девушка, пополнела, а на лице ее появились желтые пятна. Что-то теплое ударило под сердце Артуру Артуровичу, он взял ее ладони в свои и заглянул в глаза.
— Что это значит, Машенька? — спросил он.
— У меня будет ребенок, — призналась она и зарыдала.
— И отец...
— Да, да, ваш сын!
И хотя он ожидал нечто подобное, новость ошеломила его. Ошеломила счастьем.
— Но это прекрасно, Машенька... У нас будет ребеночек. Ты не беспокойся, мы с тобой его воспитаем,
...Ах, как он радовался внучке, когда она появилась на свет! Ее назвали Наденькой...
— Вам что здесь? — перед ним остановилась женщина с кипой бумаг в руках. Артур Артурович очнулся.
Он вышел на улицу, огляделся и медленно пошел вниз по Светланке. Незаметно дошел до Мальцевской переправы. Появилось желание побывать на мысе Чуркина, там, где когда-то он со своей будущей женой собирал грибы и ягоды. И уже когда у них появился сын, они частенько выбирались на ту сторону бухты Золотой Рог. «Какая была чудесная пора», — с грустью думал Артур Артурович, скалывая тростью ледок с бордюра. Он подошел к трамвайной остановке, где собралась уже порядочная толпа. Мороз пощипывал уши, над толпой поднимался пар. Артур Артурович рассматривал людей, которым до него не было никакого дела. Они еще не знали, что им уготовил завтрашний день. А ведь завтрашний день для них мог обернуться голодом. Но голода не будет, потому что Ростов еще не потерял совесть и честь.
Он остановил рассеянный взгляд на молодом мужчине в бобровой шапке с коротким козырьком и вздрогнул. Приближаясь, зазвенел трамвай, Артур Артурович начал торопливо пробираться к молодому человеку, но тот подвинулся вперед, и тогда Артур Артурович, боясь потерять его, крикнул, напрягая горло:
— Володя!.. Володенька... — Ему казалось, что он крикнул громко, а на самом деле едва слышно. — Володенька!
Молодой человек как-то нервно оглянулся. Артур Артурович почувствовал, что сердце стало горячим и большим...
Очнулся, когда милиционер на руках нес его к пролетке.
— Ослобоните дорогу, граждане... — повторял он. — Человеку плохо стало. Ничего тут интересного. Это не цирк, граждане...
Сердце отпустило, но Артур Артурович лежал в постели, еще совсем слабый, как после тяжелой и длинной болезни. Он уже начал верить, что ошибся: молодой человек в бобровой шапке с козырьком — не его сын Володенька, а совершенно чужой человек. Разве сын не узнал бы его?
Все получалось логично. Будь это Володенька, он бы не оставил его в таком состоянии. И все же логика логикой, а сердце сердцем. Логике оно не подчинялось.
После ухода врача в номере остался запах валерианы. Артур Артурович осторожно приподнялся, посидел, прислушиваясь к себе, потом встал, сгорбившись прошел к окну, приоткрыл чуть-чуть форточку. В образовавшуюся щель хлынул чистый холодный морской воздух.
В дверь постучали осторожно и деликатно. Вошла молоденькая горничная в белом переднике, чем-то похожая на Машеньку. Она поставила на стол чай, блюдце с печеньем и мелко наколотыми синеватыми кусочками рафинада, улыбнулась Артуру Артуровичу:
— Чай горячий и совсем не крепкий. А вот подыматься вам еще рано. Если что понадобится, позвоните в колокольчик. Я мигом.
Губанов чуть ли не бегом вернулся на Полтавскую, 3. Застал Коржакова и пересказал весь разговор с Ростовым. Тот стиснул его в объятиях.
— Да ты знаешь, что это такое, брат Губанов? Я, понимаешь, сразу учуял, что именно здесь и зарыта эта самая собака. — Его распирало от радости.
Хомутов разделил их восторг, но тут же задумался: а не провокация ли? Выразил свое подозрение вслух.
— Да какой он провокатор? — возмутился Губанов. — Видел бы ты его. — Повернулся к Коржакову, ища поддержки: — Ни за что не поверю. Какая там к черту провокация! Если он оказался в Харбине, то обязательно враг, что ли?
Кержаков поддакнул, однако радужное настроение улетучилось. Карпухин трезво, даже сухо оценил сообщение, потребовал от Хомутова письменного отчета и спросил:
— Ты представляешь, что получится, если информация окажется ложной?
— Знаю. Будут неприятности, — согласился Хомутов.
— Скандал будет. Международный.
Карпухин посоветовался с губкомом партии. Пшеницын сказал ему: «Действовать только наверняка».
Карпухин собрал совещание. Пригласили Губанова и Кержакова. Когда они вошли, там уже находились Хомутов, Жилис, Борцов, начальник секретного отдела Кактусов.
— Мы внимательно познакомились с сообщением КРО, — говорил Карпухин, — и мнения товарищей разделились. Я совсем не исключаю, что Ростов руководствуется добрыми чувствами и желанием помочь нам. Однако знаю и коварство японской разведки. К сожалению, фактов, подтвердивших бы ваше сообщение, мы не имеем. Улик не имеем. — Карпухин развел руки. — А значит, и обыск делать не имеем права. Может, я ошибаюсь? — Он оглядел всех. Жилис колотил трубкой о подоконник. Кактусов согласно кивал. — К тому же Табахаси сегодня уезжает. Через час с небольшим, — сказал он.
— И тем не менее, что-то надо предпринять, — сказал Хомутов. — Хотя бы помешать их отъезду, пока не примем окончательного решения.
— Это, пожалуй, можно. — Карпухин нагнулся к Жилису и что-то сказал, Жилис быстро вышел.
— А я сомневаюсь в Ростове, — поднялся Кактусов. — Не верю ему. С чего бы это белогвардеец вдруг решился нам помочь? Ну с чего?
Губанов не вытерпел:
— Да не белогвардеец он вовсе!
— А на вашем месте я бы помолчал. — Кактусов сощурил глаза. — Думать надо.
Губанов вспылил:
— Сомневаюсь в ваших способностях думать, товарищ Кактусов.
Карпухин постучал по графину,
— Не поверим Ростову — станем невольными пособниками преступления, — защищал Губанова Кержаков. — Потом локти будем кусать. Это уж точно. У товарища Кактусова семеро по лавкам не плачут, и ему все равно, найдем мы эти проклятые деньги или нет. А мне и многим другим не все равно.
Жена Кержакова работала прачкой у нэпмана, Кержаковы были вынуждены за кусок хлеба распродать все, что можно.
Вернулся Жилис, и все посмотрели на него. Жилис кивнул Карпухину, мол, сделано. Карпухин сообщил: