— Ну что ж. Задержим их на сутки. А дальше что предпримем?
— Подумать надо, — подал голос Хомутов, — так просто мы ничего не предложим. Вот если кобылу Борцова найдем...
Некоторое время все веселились. Борцов отбивался:
— Вам смешно. А между тем ничего смешного.
Карпухин унял веселье, и сам погасил улыбку.
— И все же мы не должны допустить конфликта, — твердил Кактусов.
Карпухин свернул совещание, сказав напоследок:
— Не получим подтверждения сообщению Ростова — все! Ставим точку на этом деле.
Все разошлись по отделам. Губанов и Кержаков явились к Хомутову.
— Чего вы?
— Надо что-то придумать, — сказал Губанов.
— Думай. Впереди сутки.
— Надо вместе.
— Сомневаюсь, ребята, чтобы мы что-то придумали. И как бы вы ни петушились, хоть сто раз окажись прав ваш Ростов, санкцию на обыск никто не даст. Вот если... — он наморщил лоб, — сам Ростов в присутствии Ахата заявил бы, тогда другое дело. Он, можно сказать, их сотрудник, и это меняет дело.
Губанов переглянулся с Кержаковым. Это мысль. Но согласится ли Ростов?
Губанов с Кержаковым вернулись к себе. Кержаков пнул попавшийся под ноги стул.
— Чего психуешь?
— Тут с ума сойдешь с вами, — огрызнулся Кержаков. — Из-под носа увозят ценности, а мы церемонимся.
— Я, что ли, увожу их?
— Не хватало еще тебя. Давай-ка по холодку к Ростову. Постарайся убедить старика. Если он действительно патриот, то на все пойдет. Если откажется, значит, подсовывает дезу.
Табахаси не пришел в назначенное время к Вольскову, и Линьков созвонился с Ахата. Тот сказал, что Табахаси уезжает сегодня, и он не имеет права задерживать его, так как пришла телеграмма из Токио, требующая немедленного возвращения. Линьков доложил Вольскову.
— Не хотят — не надо. Скоро сами обратятся к нам.
Вольсков оказался прав. Позвонил Ахата и сказал, что билетов на поезд нет, и попросил помочь с отправкой Табахаси. Вольсков обещал помочь.
Сотрудники консульства не пользовались пароходами, считали удобнее железную дорогу, и поэтому брали билеты на поезд до станции Пограничной, оттуда в Харбин, потом в Порт-Артур.
Через полчаса Ахата снова напомнил о себе, и Вольсков сказал, что, к сожалению, сможет помочь с билетами только на завтра, потому что один вагон экспресса в ремонте, и по этой причине возникла трудность. Притом вагон купейный, а в простом господин Табахаси, вероятно, не поедет. Ахата согласился.
Губанов вернулся от Ростова.
— Ну как? — с нетерпением спросил Кержаков.
— Отказался старик. Говорит, если он сделает открытое заявление, то ему нельзя будет вернуться в Харбин. А там у него внучка. Вот так.
Кержаков холодно усмехнулся:
— Значит, прав оказался Кактусов!
— Ты не кипятись, — остановил его Губанов. — Старик действительно в безвыходном положении. Ну представь себя на его месте. Что бы ты делал, если ребенок там остался? Ростов вот что предложил...
Владивосток. 16 февраля 1924 г.
В 14 часов от консульства, круто развернувшись, отошел «паккард» с японским флажком на радиаторе. Сыпал мелкий и сухой снег. В кабине автомобиля сидели на заднем сиденье консул Ахата Сигеру и Табахаси. Хаяма расположился на переднем. На вокзале их встретил Линьков, вручил билеты и откланялся. Табахаси и Хаяма сами принялись переносить мешки из машины с дипломатической почтой, на каждом из которых болтались на шнурках сургучные печати. А шофер подавал все новые и новые мешки. Наблюдавший со стороны за погрузкой Губанов дождался последнего мешка и позвонил Коржакову.
— Девятнадцать мешков, слышь? Девятнадцать. И все, как я понял, тяжеленные. На каждом печати. Так-то. Неприкосновенность обеспечена.
— Ну это мы еще посмотрим.
— Да, самое главное, они почему-то не привезли с собой Ростова. Что бы это значило?
— Не волнуйся, не оставят.
Губанов смотрел за автомобилем через окно.
— Ага, поехали обратно. Кто-то один из них сел в машину. Ахата, наверное. А вообще, они здорово суетятся. Ты не задерживайся там. Все.
Подняв воротник пальто, Губанов вышел из здания вокзала и смешался с толпой на перроне.
Через несколько минут «паккард» вернулся и привез Артура Артуровича. Он вылез из автомобиля с одним саквояжем, постоял возле вагона, Губанову показалось, будто он искал кого-то. Кержаков запрыгнул в вагон на ходу. Испереживавшийся Губанов только и сказал:
— Ну ты даешь...
— Хомутов задержал, — произнес Кержаков и перевел дух.
— Может, догадался?
— Не думаю.
Они стояли в тамбуре. Дробно стучали на стыках колеса, поезд набирал скорость.
— Ладно, — сказал Кержаков, — пошли в купе.
Граница. 17 февраля 1924 г.
Через девятнадцать часов пассажирский состав прибыл на конечную станцию. Началась обычная проверена документов и багажа. Вскоре пограничники с сотрудниками таможенной службы появились в вагоне, где ехали японцы. Только начиналось серенькое зимнее утро. Губанов и Кержаков вышли из соседнего купе и закурили у окна. Всю ночь они не сомкнули глаз, и поэтому чувствовали себя неважно. Они видели через открытую дверь, как Табахаси жестикулировал перед старшим наряда.
— Сейчас начнется цирк, — тихо произнес Кержаков.
Старший наряда стянул с полки первый попавшийся мешок, и японцы обомлели.
Табахаси принялся стягивать один мешок за другим, и ни на одном не было печатей — только хвостики шнурков торчали. Дипломатическая почта потеряла статус неприкосновенности.
Табахаси зло сверкал глазами, но когда в кожаных мешках были обнаружены сотни пачек советских дензнаков, драгоценные украшения, золотые слитки и монеты, притих.
Два часа шла опись.
Губанов нашел Артура Артуровича на пристанционном рынке — тот пил горячее молоко с желтой, поджаристой пенкой. Увидел Губанова.
— Ну как там?
— Спасибо, Артур Артурович. Признаться, мы за вас...
Ростов вытер платком усы.
— Да будет вам. Хотите молока?
Губанов взял кружку, подул в нее, сделал глоток, крякнул от удовольствия.
— Нравится?
— Очень. Я в детстве всегда с пенкой любил. Может, все же останетесь, Артур Артурович? Ведь вам опасно сейчас возвращаться.
Они отошли на несколько шагов. Губанов оглянулся на поезд.
— Они ж могут заподозрить вас. Ростов допил молоко, вернул кружку.
— У меня там внучка. Наденька. Это единственная моя радость на старости лет. — Он задумался, хотел сказать о сыне, но не сказал. — Как же я без нее? Мать-то ее умерла... Ей еще и двух годков нету. У вас есть дети? Нет? — Лицо его посветлело. — Будут. Вот тогда и узнаете, какая это радость — маленькое существо. — Он засунул руки в карманы, зябко поежился. — А то, что начнут подозревать... Пусть подозревают. Не надо было выбегать из купе, когда кто-то на полном ходу поезда сорвал стоп-кран.
— А какие-то типы носились по вагону и кричали; «Бандиты напали, спасайся кто может!» Так?
— Точно так, — усмехнулся Артур Артурович.
Возле вагона топтался Кержаков, курил, втянув голову в плечи. Ростов поглядел на часы, покачал головой:
— Однако уже пора... Ну, будьте здоровы, товарищ чекист. Печати я выбросил где-то там, — он махнул рукой в сторону сопок, где змеилось железнодорожное полотно.
Владивосток. 18 февраля 1924 г.
Кержаков сердито двигал ящиками стола, собирал какие-то бумаги, одни бросал в печку, другие засовывал в портфель. Бубнил что-то себе под нос. Нашел какой-то блокнот, с интересом полистал и тоже бросил в огонь.
— Следы заметаешь? — Губанов сидел на подоконнике и болтал ногой. — Сдрейфил?
— Чего? Ты говори, да не заговаривайся. — Звонко щелкнул дверцей тумбочки. Дверца распахнулась снова.
Губанов рассмеялся.
— Смейся, смейся. Погляжу, как хохотать будешь у Карпухина.
— А что, ты старший, тебе и отвечать в первую очередь. Кому же еще? Хомутов в стороне. Мы проявили под твоим чутким руководством самоволие. Так что кому-кому, а тебе достанется.