— А по мне, лучше пойнтера не сыскать. Великолепен под ружьем. И никаких тебе гончих. Другие целые псарни держали, а я пару пойнтеров. Псарня — шуму много, а я люблю тишину.
— Сенбернар не охотничья собака. Она розыскная, скорее, и пастух.
— Я вот все хочу спросить у вас, где вы обучились русскому?
— В России. Мой отец имел винный завод в Крыму.
— А... — с шутовским злорадством протянул Косьмин. — И вас русская революция пощекотала? Понятно.
— Не очень. Отец в тринадцатом распродал акции, и мы вернулись на родину.
Косьмин разлил по бокалам вино.
— Ваше. Бургундское. Солнцем пахнет. Я обещал вам показать свое воинство. Это чтоб вы убедились, что все у нас по-серьезному, мы не в бабки собрались играть. — Желтоватая кожа Косьмина порозовела, он потер острый подбородок в задумчивости. — Вот привез я вас сюда, а самому горько. Как вы думаете, почему мне горько?
— Почему?
— Гордость мучает. Вот почему. Гордые мы, русские. Англичане, например, от своего богатства гордые. А мы... мы от бедности своей. А тут приходится просить, кланяться. Вот так и пускаешь на распыл свое изначальное качество. А потом спохватишься, да поздно. По уши увяз. И назад ходу нету. Вы пейте. Как я — на природу, так тянет пофилософствовать. Когда учился в Петербургском университете, прочили блестящее будущее. Может, и получился бы Ибн-Руста или еще кто. А я в военное училище.
— Ибн-Руста не философ. Географ.
Косьмин, смеясь, отмахнулся:
— А, все равно!
Лескюр вполуха слушал болтовню Косьмина, а сам думал, как повернуть разговор в нужное русло. Председатель БРП не намерен был откровенничать, тем более выкладывать свои планы перед коммерсантом, от которого хотел одного: денег. Воинство Лескюра не интересовало. Воспользовавшись паузой, спросил:
— Получите пятьсот тысяч, и что?
— Миллион.
— Допустим. И дальше? На что вы их употребите?
— Да уж не пропьем. Не на бутылку ханжи просим.
— А мы должны быть уверены в этом. В противном случае нам и говорить не о чем, господин Косьмин. В конце концов, не мы обращаемся к вам, а вы к нам.
— На оружие пойдут деньги.
Лескюр щелчком выбросил окурок в окно и отошел. В это время в саду под чьими-то шагами затрещали сухие ветки.
— Кто там? — спросил Лескюр.
Он вернулся к окошку, выглянул. Бордухаров ходил между деревьев в нижней рубахе и делал энергичные движения руками и корпусом.
— Ваш помощник. — Лескюр посмотрел на Косьмина. — Чего это он?
Косьмин тоже поглядел в окно.
— Гимнастикой занимается. Три раза в день занимается гимнастикой. В Омске, когда у Колчака служил, получил ранение в позвоночник. С тех пор вот и мучается. Вадим Сергеевич! — окликнул Косьмин. Бордухаров повернулся с разведенными руками, готовый присесть. — Зайдите. Дело тут у нас.
Бордухаров сделал с десяток приседаний, постоял на одной ноге, вытянув другую, и после этого подошел к Косьмину, утирая платком взмокшее лицо.
— Что случилось?
— Зайдите. Мы тут с господином Лескюром, как говорят у вас в Одессе, за жизнь говорим.
— Я не из Одессы. Я воронежский.
— Ну, все равно. Это Белоногов из Одессы. Простите великодушно.
— И Белоногов не из Одессы, — возразил Бордухаров, аккуратно складывая платок и пряча его в карман. — Вы, Александр Иванович, все перепутали.
Явился Бордухаров уже одетым, посвежевшим. Увидев бутылку с вином, предупредил, глядя на Лескюра:
— Чур не я. Не употребляю.
— Да будет вам, — проворчал Косьмин, разливая по стаканам. — Это мы так, для бодрости. Сами небось спирт хлещете. — Бордухаров обидчиво подобрал губы. — Мы тут вот о чем говорим. Господин Лескюр спрашивает, что будем делать с деньгами, которые они дадут нам? Я говорю, на оружие.
— На оснащение армии, — поправил Бордухаров, все-таки взяв стакан.
— Какой армии? — не понял Лескюр, сразу уцепившись за реплику. — Что-то не знаю никакой армии.
— Вы еще много чего не знаете, господин Лескюр. Армия существует. — Он поставил стакан, сложил на животе руки. — Есть армия, да. И она нуждается в оружии.
— Если она не вооружена, то это еще не армия, — сказал Лескюр, закуривая новую сигарету. Косьмин шире открыл окно. — Или я чего-то не понимаю.
— В принципе вы правы. Армия без оружия — это не армия. Это было бы понятно в условиях России. А здесь мы не дома. Здесь на нас не работают патронные заводы.
— Понятно. В таком случае у кого вы собираетесь закупать оружие?
— Конечно, не у китайцев. У них самих один наган на роту. А какое это имеет значение?
Лескюр дернул плечом, мол, странный вопрос.
— Значит, какое-то значение есть. Можете, конечно, не отвечать. Я не настаиваю и прошу извинить, если допустил бестактность.
Он не видел, как Косьмин осуждающе покачал головой, глядя на Бордухарова, и тот понял его:
— Допустим, у японцев.
— Если деньги на приобретение оружия даст наша фирма, то с условием: приобретать его вы будете опять же только через нас. Мы коммерсанты, господа...
Бордухаров перебил:
— Практически получается, денег ваших мы не видим, но оружие имеем?
— Вы правильно мыслите...
— Нам бы хотелось, — на этот раз перебил Косьмин, и Лескюр отметил, что им, когда речь идет о деньгах, изменяет выдержка, — чтоб этими деньгами мы сами распорядились.
Лескюр положил в футлярчик пилочку, вытянув перед собой руку, полюбовался ногтями.
— Нам это невыгодно, — мягко улыбнулся. — Вы делаете политику, мы делаем бизнес. Я еще не все сказал. Итак, мы даем вам заем, оформляем сделку, а вы обязуетесь дать нашей фирме самые широкие полномочия на территории России. Так?
— Да, — подтвердил Косьмин.
— Да, — твердо произнес Бордухаров.
— Будем считать, что договорились. Юридически сделку оформим в Харбине.
— Когда будет поставка?
— Назначьте срок.
— Пятнадцатое августа, — сказал Бордухаров.
— Вы мне дайте максимально предельное время, чтоб я мог ориентироваться. К середине августа не получится. Мало времени.
— Тогда к первому сентября.
— А если позже?
— Нет, — вмешался Косьмин. — Первое сентября — предел.
— Предел так предел.
Лескюр понял, что оружие предназначается для мятежников. И мятеж должен начаться в октябре, не раньше. Это уже что-то значило.
Утром Лескюр и Бордухаров собрались на охоту, Мамонтов дал куцехвостого ротвейлера Валета. Вместе с ними увязался Чухра — то ли хозяин послал, то ли Бордухаров взял. Чухра хорошо знал тайгу и был опытным проводником. Веки у него были неестественно опущены, и он все время держал голову откинутой.
Шли к Теплому озеру через болото. Лескюр набрал полные сапоги и сразу натер ногу. Когда выбрались на бережок, опустился на траву, снял сапоги, огляделся.
— Красота-то какая...
Над озером стлался туман, утро стояло тихое, плескалась рыба. Едва слышно шелестел камыш, на водную гладь с шумом плюхались утки. Чухра под раскидистым дубом, на вытоптанном до корней пятачке, разводил костер.
Бордухаров смотрел, как переобувается Лескюр,
С усмешкой заметил:
— Сразу видно, что вы не служили в армии. На умеете наматывать портянки, оттого и натерли ноги.
— Вы наблюдательны.
Бордухаров промолчал, следя за низко летящей утиной стаей. О его ноги терся Валет.
Пока Лескюр сушил над бездымным костром портянки, Бордухаров вычерпывал из плоскодонки тинистую воду. Чухра устроился с удочками у заводи. Закончив с лодкой, Бордухаров зажал две спички:
— Чтоб не обидно. Лодка одна. Кому с головкой, тот и берет лодку.
Лодка досталась Бордухарову, и он тут же, работая шестом, направил ее в камыши.
— Валет вам остается! — крикнул Бордухаров. Валет тявкнул, кинулся к воде, подняв торчком обрубок хвоста. Постоял и понуро вернулся. Лег у ног Лескюра, положив морду на вытянутые лапы. Лескюр подбросил в костер сушняка и сел рядом с Чухрой. В бадейке били хвостами с пяток язей.
— Ого, — удивился Лескюр. — На уху уже есть. — Предложил Чухре сигарету и сам закурил.