Мальков вынужденно вслушивался в монолог редактора, явно соскучившегося по аудитории.
— Простите, но вы несете ахинею. — Он с трудом и неохотой стал подыматься, но Ивакин неожиданно сильно надавил на плечо:
— Как таковой справедливости, которая бы ублаготворила вас, меня, тех, которые избивали вас в тюрьме, или тех, от кого вы бежали сюда, — такой всеобщей справедливости нет. И не бывает. Вот так. Не су-ще-ству-ет! — с крика перешел на свистящий шепот, жилы на его шее набухли. — Такая справедливость существует только в богадельне. И то не в каждой. Так что же тогда справедливость? — спросил себя Ивакин, приседая перед гостем, и сам же ответил: — Закон! Вот что такое справедливость. Действовать по закону — значит, по справедливости. Писаный он или неписаный, как у людоедов, — это неважно. В Маньчжурии какое общество? Капиталистическое. В таком случае по закону этого общества предопределена частная собственность. Я владелец газеты и не желаю принимать бесплатно объявления. Даже в долг. — Видя, что Мальков пытается возразить: — Разве мое желание незаконно? Законно. Вы на меня можете подать в суд? Нет?
— Нет, — согласился Мальков.
— Ну вот вам и справедливость. Я действую по закону.
— Значит, и у большевиков справедливость?
— А как же. Все чин чином.
— Но там ведь не частная собственность. Нету ее там. Отменили.
— Отменили ведь законом. Землю роздали голодранцам тоже законом.
— Декретом, — поправил Мальков.
— А, все равно. Декрет, закон, закон, декрет. Плюнул в морду — получил пару лет принудработ. Сказал против Советской власти что-нибудь нехорошее — к стенке. Кх! — и нет тебя. Незаконно? Но-но. Все по справедливости. Закон несправедливым не бывает.
— По-вашему, получается, как взял власть в руки, так скорее делать законы, так?
— Непременно! Сразу все надо узаконить. Свое правительство. Себя. Не то быстро голову отвинтят. Вот Ленин взял власть и р-раз! — закон о мире. Два! — закон о земле. Вот как надо.
Ивакин надолго замолчал, предавшись раздумьям. Мальков тоже молчал. Потом произнес неуверенно:
— Значит, закон всегда обязан быть справедливым.
Ивакин тряхнул длинными волосами, недовольно произнес:
— Ну, вот-вот... начинай все сначала... Законы принимаются такие, какие нужны правящему классу. Любой бред может стать законом. Вот в Англии в 1523 году принят закон, по которому нельзя на четвереньках пересекать улицу. — Мальков изобразил на лице недоумение. — А китайцы за пустяк секут головы. Вот так-то, искатель справедливости. Вот мне нужен репортаж или, на худой конец, статья беженца о действительности в России. Вы сможете сделать? — Ивакин остановил пытливый взгляд на собеседнике и тут же быстро добавил: — Естественно, не безвозмездно.
Мальков неуверенно произнес:
— Н-не знаю... Никогда не приходилось...
— Ну, это поправимо. Меня тоже не рожали редактором. — Он позвонил в колокольчик и бросил появившемуся старику в офицерской фуражке: — Сарафанова. Вот вам двадцать гоби, — вытащил из ящика стола четыре желтоватые бумажки, — это аванс. На пару дней, если растянуть, хватит. Берите, берите. Не даром даю. А вот и господин Сарафанов, журналист и писатель.
В комнату вошел высокий человек с унылым носом; длинные, по плечи, как и у Ивакина, волосы отливали чистой медью. Из-под распахнутого пиджака выпирало сытенькое брюшко.
— Господин э... Мальков с той стороны. Желает нашей газете оказать услугу. Так что будьте добры...
Мальков потерянно брел за Сарафановым. Тот остановился в коридоре и, глядя близоруко в его лицо, принялся протирать очки.
— Давайте встретимся завтра часа в два на Офицерской набережной Там есть небольшое летнее кафе. Не возражаете?
Виль Сарафанов находился в состоянии очередного творческого запоя. Он долго и отчаянно бился над романом «Агония», выкручивая из себя в редкие минуты вдохновения все до капли. Роман продвигался медленно потому, считал Сарафанов, что сам он никогда не был участником битв с полчищами большевистских армий.
Ивакин поучал: «Читайте классиков, обогащайтесь их мудростью, их словом». Но Виль за всю свою сознательную жизнь, кроме «Муму» Тургенева, не прочитал ни одной книжки и этим гордился, объясняя, что боится влияния на свое творчество других писателей, что иначе они будут висеть над ним как дамоклов меч. У Сарафанова нашлись последователи из молодой творческой интеллигенции, а газета «Наш путь» обозвала это движение «сарафанизмом».
Весь день Мальков провел в одиночестве на усеянном галькой берегу и все размышлял о том, что говорил ему Ивакин.
И уже засыпая, впадая в то блаженное состояние, когда мозг охотно освобождается от впечатлений нерадостного дня, Мальков расслабленно думал: не справедливость должна идти от закона, а закон от справедливости. Он облегченно вздохнул и словно сбросил с плеч непосильную ношу, морщины на истонченной коже лица разгладились, оно приняло выражение умиротворенности. Быстро остывающая вода Сунгари бормотала сонно и ласково.
Мальков спал под четырехвесельной лодкой спортивного клуба «Викинг» и видел себя на мостике парохода, который катал пассажиров вокруг Русского острова.
Свое неудовольствие по поводу вмешательства Ивакина в судьбу Малькова выразил начальник разведки БРП полковник Бордухаров.
— Благодетелем хотите выглядеть? — спросил он, — Вы нам всю партитуру испортили.
Ивакин хмыкнул:
— Будет вам. Ничего мы не испортили. Куда нам до ваших молодцов. По сравнению с вами мы побирушки. Берем то, что вы выбрасываете.
— Никто его не выбрасывал, — досадливо произнес Бордухаров, — это тактический ход.
— А... вон оно что... Ну тогда надо было предупредить. А то получилось, что ваша тактика перехлестнулась с нашей стратегией. — Ивакин язвил. Он давно уже просил Бордухарова информировать о некоторых сторонах своей работы, чтобы информация шла из первоисточника.
— Это все Дзасохов, черт бы его побрал, — проворчал Бордухаров. — Так чего вы хотите от перебежчика?
— Немногого. Статью или интервью.
— Кто с ним будет работать из ваших?
— Сарафанов.
Через двадцать минут начальник контрразведки Дзасохов встретил Сарафанова у кафе «Три медведя», Виль сделал вид, что не заметил его, но тот заступил ему дорогу.
— Как ваш роман? — спросил Дзасохов, посасывая пустую трубку.
— Чего вам от меня надо? — нехотя спросил Виль, давая понять, что не намерен разговаривать.
— Вы меня боитесь, Виль, — сказал Дзасохов с усмешкой. — Набедокурили, не так ли?
Сарафанов с выражением дикой тоски огляделся по сторонам, будто собирался совершить преступление, но вместо этого толкнул контрразведчика на тротуар с проезжей части дороги. Мимо на мягких шинах пронесся фаэтон.
— Я вам жизнью обязан, мой юный друг, — полусерьезно поблагодарил Дзасохов.
— Как вы надоели мне, господин Дзасохов. Если бы я чувствовал за собой какой грех, то не стал бы спасать вашу голову от оглобли рысака.
— И пошутить с вами уж нельзя, Вильямин, — притворно вздохнул Дзасохов.
— Шутки у вас какие-то, как у висельника.
— Ну ладно. Больше не буду. Вы мне нужны. Ивакин сказал, что вам предстоит беседа с беженцем.
— Допустим. И что из того?
— Да ничего. Хотел попросить об одном одолжении. — Дзасохов поддел носком ботинка камешек и снизу вверх посмотрел на долговязого Сарафанова. — Пустяк. Я знаю, вы не болтун и умеете держать язык за зубами. Вам известен Заборов Леонтий Михайлович?
— Это тот, который от Семенова тут?
— Ну.
— И что? — Сарафанов остановился, закурил и опять быстро оглянулся. Он не хотел, чтобы их видели вместе.
— Не имею желания пугать, но дело чрезвычайно важное и щекотливое, хотя от вас требуется минимум участия...