— Когда Ли Бо придет позировать? — кивает Хшановский на глиняного идола, уставившегося незрячими глазами в угол.
Бойчев поглядел на часы.
— Через восемнадцать минут.
— Скажи ему, что Ростов исчез, и намекни, что это дело рук Дзасохова. Он знает все их притоны. Они на ножах с Бордухаровым.
— Я сделаю все, Ежи. И ты поберегись.
Хшановский рассказал Ванчо о «милой» беседе со Щековым.
— Вот видишь, они стращают тебя, — волнуется Ванчо. — Начали издалека. Подбираются, чтоб наверняка взять за горло. Но за горло брать не придется. У меня на Щекова есть компроматы. Он работает на японскую разведку. Это точно.
— Тогда другое дело. Тогда мы его возьмем за жабры, — пообещал Хшановский. — А сегодня надо найти и освободить Ростова. Ты лечился у него, Ли Бо — тоже.
— Понял, Ежи, все понял.
Заборов заскочил в трамвай, идущий на вокзал. Через четверть часа он уже жарился на солнце в толпе встречающих. Здесь же присутствовали Косьмин и Бордухаров в сапогах и дымчатых очках. Председатель РФП[8] Покровский стоял в стороне, засунув за борт кителя ладонь, рассматривал носки своих туфель. Вот он поднял голову и встретился взглядом с Заборовым.
— Леонтий Михайлович, что же вы мимо нас-то? — произнес с укоризной, подходя.
Наконец надтреснутый звон станционного колокола известил о приближении экспресса. Вся толпа придвинулась к краю платформы, и только там, где должен был остановиться третий вагон, оказалось свободное место. В это время, запыхавшись, подбежал священник Пономарев. Бордухаров встретил его неодобрительным взглядом. От взмокшего и пыхтящего Пономарева несло жаром.
Он с виноватым видом встал рядом с Заборовым, осенил себя крестным знамением и зачем-то снял шляпу.
Косьмин приготовил помпезную встречу престарелому Дитерихсу не потому, что тот имел какой-то вес в политических кругах, а как бывшему правителю Приморья. Так сказать, дань уважения. И потом, Дитерихс по договоренности должен был на общем сборе выступить за объединение партий и союзов под крылом БРП. К мнению Дитерихса прислушивались.
Пономарев огляделся.
— Чевой-то мало нас тут, — сказал он. — Надо б поболе.
— Это не вашего ума дело, — ответил Бордухаров не оборачиваясь. Он стоял заложив руки за спину и покачиваясь на носках. Косьмин уже стягивал с правой руки перчатку.
Из вагона вышли два широкоплечих молодца и взглядами профессионалов быстро ощупали перрон. Не вынимая рук из карманов, встали по обе стороны выхода.
Показался Дитерихс. Он боязливо нащупал ступеньку, другую. Молодцы поддержали его под руки. Тут же подошел и Косьмин, щелкнув каблуками, открыл рот, готовясь произнести речь, но Дитерихс с какой-то радостью схватил его за руку, бумажка с речью выскочила из пальцев Косьмина, и ветер ее зашвырнул куда-то под вагон. Дитерихс полез целоваться. Косьмин сконфузился.
— Рад вас видеть, голубчик. Очень рад, — тонким голосом чему-то радовался генерал. Покровский стоял в стороне, и Косьмин осторожно потянул Дитерихса:
— Господин Покровский.
— Наслышан о вас, господин Покровский, наслышан, — Шагнул к Матковскому, занимавшему пост чего-то вроде министра иностранных дел у Покровского, и чмокнул в лоб. Вытер губы платочком, посмотрел на Косьмина.
— Отец Евгений... — Косьмин оглянулся, но Пономарев как сквозь землю провалился. Не растерявшись, он взял Дитерихса под руку, намереваясь увести. В стороне волновалась в верноподданнических чувствах группа офицеров. Косьмин был вынужден подвести гостя к ним.
— Здравствуйте, братцы!
— Здравжлаввашприство! — недружно ответили офицеры, окружив плотной стеной генерала.
Заборов шел позади всех. У автомобилей их нагнал Пономарев.
— Где вас черти носят, батюшка? — просипел Бордухаров.
— Где был, тама нету, — огрызнулся Пономарев, энергично пробиваясь к Дитерихсу. По не совсем заправленной рясе отца можно было понять, что только острая нужда заставила его исчезнуть в самый неподходящий момент.
Покровский пригласил в такси, но Леонтий Михайлович поблагодарил и отказался.
Вечером в клубе на Диагональной состоялась встреча Дитерихса с представителями всех партий и союзов.
— Только общими усилиями мы сможем нанести мощный удар по совдепам, — говорил Дитерихс. — Только объединившись мы станем сильны как никогда. И потому наш девиз: «Братство! Братство русских партий, братство единомышленников!»
Кто-то крикнул «ура».
Ванчо задолго до назначенного времени пришел к бару «Морозко», дождался, когда явится Заборов, выждал еще четверть часа, проверяя, не привел ли тот кого за собой, и только после этого сам вошел. Заборов сидел под пальмой в дальнем углу зала. Ванчо сел рядом с ним.
— Извините, задержался, — сказал он.
Заборов хмыкнул. Перед ним стояли две кружка пива.
— Пейте. Это я вам.
— Спасибо. А нельзя перебраться в кабинку?
— Здесь, по крайней мере, хоть не подслушивают.
— Как хотите. Вот вам от Ростова. — Ванчо передал конверт. — Сам он не может прийти.
— С ним случилось что?
— Болен.
Заборов накрыл ладонью конверт.
— Что в нем и почему такая конспирация?
— Вскройте. — Ванчо закурил и огляделся. Небольшой зал заполнен наполовину. Мокрый от пота официант, роняя пену, разносил кружки, вареных раков. Заборов вскрыл конверт. Ванчо поднялся и пересел за стойку, спиной к Заборову, но так, чтобы в поле зрения находился выход. Выбрал бургундское. Он уже выкурил пару сигарет. Обернулся. Заборов сидел встиснув лицо в ладони. Ванчо деликатно кашлянул.
— Простите... — пробормотал Заборов.
— Вам плохо?
— Мне никогда не было так хорошо. Спасибо вам,
— Это не меня — Ростова благодарите.
— Не знаю, как я обязан вам...
— Пустяки. Если что-нибудь захотите сказать, приходите по адресу... — И он назвал свой адрес.
— Да-да...
Ванчо откланялся, видя, что Заборов еще не пришел в себя.
Владивосток. Июль 1927 г.
Выстрелы в Куперовской пади застали Носова голым по пояс на больничной кушетке. Доктор давил ему на живот, спрашивал, больно или нет. Он отвечал «больно», а сам думал о том, что наконец-то дошел до такой точки, когда или голову в петлю, или бежать за кордон. Другого не дано. При обсуждении с Воротниковым плана освобождения Поленова все казалось ясным и не вызывало особого сомнения. Внезапная боль в животе, больница. Кто заподозрит Носова в симуляции? А теперь он понял, что возвратиться в отдел не сможет. Если полтора года он играл как на сцене, то сейчас о первого шага выдаст себя. Тем более, что внезапная болезнь и нападение на конвой могут показаться странным совпадением, как ни играй.
Ему дали порошок, он сказал, что чувствует себя лучше, и быстро ушел.
Шагая по ночным улицам, Носов решал, куда идти: домой или к Воротникову?
Он пришел к себе, сжег бумаги, которые могли показаться подозрительными, и свалился на постель...
В пять часов утра поднялся с дикой головной болью, так и не сомкнув глаз. Кобуру от револьвера засунул глубоко в печь, а оружие положил в карман.
В 1924 году Носов работал в Торгсине экспертом по пушнине. В феврале ему довелось побывать в Шанхае на аукционе. Вот там-то он и не совладал с собой. Поначалу все шло как должно. Меха продали выгодно, сделку обмыли в ресторане «Аделаида». Носову в знак признательности вручили втайне от его коллег тысячу долларов. Как с неба свалившиеся деньги вскружили ему голову. Но скоро наступило отрезвление.
Шли последние сутки его пребывания в Шанхае. В гостиницу он вернулся с княгиней Верой Ивановной Моршанцевой. Она снимала номер по соседству. Утром, прихватив смердящие носки, Носов потихоньку перебрался от нее в свою комнату. Проснулся оттого, что кто-то настойчиво и грубо тряс его. Перед ним стояли двое. Один русский с наглой красной мордой, второй — китаец. Носов долго не мог понять, кто они и чего им надо. А когда дошло, упал духом.