С Гришей Щеков чувствовал себя спокойнее и увереннее: чего ему не хватало, тот дополнял. И побои Гришка переносил легче. Кожа у него такая дубленая, что ли? Из заднего кармана брюк Гриши под задравшимся пиджаком торчала рукоятка пистолета. Щеков отвернулся. Поезд затормозил на каком-то полустанке. В предутреннем небе растворились потерявшие свой полуночный блеск звезды.
Щеков свесил с полки ноги в дурно пахнущих носках, пошевелил влажными пальцами. Чем ближе подходило время, намеченное для акции, тем больше волновался. Закурил, почувствовал горечь во рту, немного успокоился. Глухо стучали колеса, каждым ударом отсчитывая секунды, минуты. Докурив папиросу так, что запахло горелой бумагой, Щеков зашнуровал ботинки. Уперев горячий лоб в мелко дрожавшее стекло, постоял. Потом растолкал Гришу.
— Что? — подскочил Гриша, хватаясь за пистолет.
— Ничего. Скоро Ляофу.
— А?
— Бэ!
Щеков поднял форточку. В купе ворвался теплый и влажный ветер. Высунув голову, встал на носки. Вдали светился фонарь. Платформа пустовала. Только от паровоза отошел человек с жезлом. «Значит, не здесь, — отметил Щеков. — Неужели в Чимбао?»
Гриша почесывался, сипло зевал.
«Вот нервы... — завидовал Щеков. — Ему убивать, а он рот раздирает».
— Иди поброди немного. Может, чего узнаешь.
Гриша ушел. Щеков вынул из подвесной кобуры пистолет, взвел курок и снова сунул в кобуру. Закурил. Гриша вернулся, тяжело дыша:
— Тута они!
Щеков поднялся.
— В третьем купе. Своими глазами видел. С ним еще эта... Как ее... Ну...
— Девочка, что ли?
— Во-во! Она.
«Значит, в Чимбао сели».
— Пошли, — решительно сказал Щеков, одергивая просторный сюртук.
Хшановский приоткрыл дверь. Мимо промелькнуло платьице Наденьки и тут же раздался полный ужаса ее крик:
— Де-е-еда!.. А-а-а...
Распахнув дверь, Ежи увидел, как с другого конца вагона с девочкой на руках бежит Ростов. Тут же хлопнул выстрел, Ростов запетлял, привалился к стене и медленно опустился. Хшановский отпрянул от нового выстрела. Гришка подхватил Наденьку и, зажав ей рот, пятился.
— Отпусти ребенка, пся крев! — закричал Ежи и не узнал своего голоса. На какое-то мгновение в поле его зрения попало бледное лицо Щекова, и он понял, что не сможет выстрелить в Гришку. Он упал на спину под глухими ударами кольтов, почувствовал острую боль в правом боку. В то же мгновение подбежал Гришка, его оттолкнул Щеков и склонился над Ежи, намереваясь выдернуть пистолет из его руки. Этого Хшановский ожидал: ударом спружиненных ног отшвырнул Гришку и, поймав руку Щекова на излом, повалил его на пол.
Запаленно дыша, Хшановский поднялся.
— Лежать, пся крев... Ну...
Щеков пытался что-то сказать:
— Пан... Пан Хша...
— Лежать!
Из оперативной сводки.
«...Раненый гр. Ростов в бессознательном состоянии и с ним девочка помещены в больницу. В третьем вагоне в купе № 5 обнаружены двое связанных бандитов с кляпами. Проводник Рыжков заявил, что неизвестный гражданин наказал ему, мол, сдай этих гадов пограничникам в России. Один из них Щеков, бандит, другой Гришка, его подручный. Оба они переправлены во Владивосток».
Граница. Июль 1927 г.
Гонимый страхом, Воротников на шестые сутки добрался до заимки Христони Корявого — свата Изота Нюхова. Заимка находилась в таежной глухомани, в двадцати немеренных верстах от границы. Шли дожди, и Воротников простуженно бухал, всякий раз закрывая рот ладонью. Он боялся разводить костер, чтоб обогреться и просушить одежду. Восемь лет назад в этих местах ему доводилось гулять с особым офицерским отрядом, выискивать базы партизан, и потому тайга не казалась ему чужой. Отощавший и обросший до неузнаваемости, он, оглохнув от одиночества и тоскливых мыслей, жил единым и острым желанием отоспаться и поесть. Когда увидел избу с банькой в конце огорода, из щелей которой струился дым и низко стлался по земле, в горле вдруг вздулся горячий комок, и Воротников, прижавшись к обросшему мхом старому дубу, не сдержался, заплакал.
Изот неделю бражничал у свата, опух от медовухи и уже собрался возвращаться к Мамонтову, пожелав перед трудным переходом выпарить из себя всю сырость, чтоб в дороге через сопки не потеть. В этот раз он притащил Христоне две штуки китайского шелка с дивными росписями, и потому Христоня предупреждал все желания свата.
Через минуту Воротников, забросив под лавку рюкзак, в кальсонах и нижней рубахе, стоял, прижавшись лопатками к горячей печи, ощущая, как через нагретые камни в него входит тепло; блаженно зажмурив глаза, шептал:
— Господи, благодать-то какая... Благодать-то... Думал, не доберусь. — И тихо, счастливо засмеялся.
Изот молча изучал гостя, а Христоня суетился, собирая угощение.
— Было не признал вас, вашбродь. Гляжу, извиняюсь, рожа как у лешака. Только и признал по голосу. Сколь воды утекло, — тараторил Христоня, присвистывая еще в молодости выбитым зубом... — Велика Расея, ан дорожек-стежек, видать, мало у нас, что люди-то и встречаются. И когда карусель энта кончится, чтоб все как у людей? Чтоб добрых гостей не встречать ружьем. — Христоня чуть не застрелил Воротникова, приняв его через зелень за медведя. — Мы вот со сватом тут маракуем, за что русскому мужику такая планида получилась?
— И за что же? — с интересом спросил Воротников.
Христоня нес к столу жбан медовухи, остановился.
— Дак с нашим умом рази разобраться? На что Дитерихс голова, и тот отступился. Тут мозги из золота нужны, чтоб весь мир поделить так, чтоб каждому не в обиде остаться.
— Оно так, — степенно кивал Изот, не вмешиваясь в болтовню Христони, который еще по молодости в деревне всех удивлял своей ученостью. Приобрел ее Христоня в первом классе церковноприходской школы, из которой «убег» с вислым ухом (поп накрутил за вертлявость), потому и прозвали в деревне Христоню Собачьим Ухом.
— Никогда не будет этого, чтоб всех довольством наделить. А если б случилось такое, то процесс развития человечества замер бы. Пока потребность будет опережать возможность, общество будет двигаться вперед. Таков закон природы. И в этом правда жизни, и за все надо драться.
— Дитерихс тожеть так думал, как ты?
— Дитерихс, конечно, думал. Только не тем местом.
Христоня молчаливо не согласился, так как Дитерихс для него оставался пределом человеческого ума. Весною двадцать первого Христоня оказался во Владивостоке и видел коронацию генерала. Сверкая парчой, в доспехах, «принадлежащих Ермаку», Дитерихс клялся на верность России и, ползая на четвереньках, целовал неровно разбросанную вокруг цирка землю, якобы еще не топтанную интервентами и привезенную откуда-то из-под Никольска-Уссурийского. С того времени генерал покорил воображение Христони.
Отправляясь в баньку, Воротников захватил с собой и рюкзак, а вернувшись, снова задвинул его под лавку.
Уже стемнело, когда Изот и Воротников ушли в сторону границы. Изот шел легко, привычно. Воротников еле поспевал и через час так вымотался, что запросил отдыха. Изот неохотно согласился на привал, умело, без дыма, развел маленький костерок — подсушить онучи. Воротников разулся, протянул к огню мокрые ноги.
— Много еще топать?
Изот косился на рюкзак, который Воротников не выпускал из рук. По опыту он знал, что из России просто так не бегут, а прихватывают на черный день золотишка.
— Не терпится?
— Устал я здесь, — с чувством произнес Воротников. — Волю хочется почувствовать. Чтоб не вздрагивать от тележного скрипа. — Его нет-нет да грызла совесть, что удрал, не предупредив об опасности Полубесова. Но тут же успокаивал себя, мол, побежал бы к Полубесову, а там цап за холку — и в конверт. Раз ГПУ напало на след, тут уж спасайся кто как может. По-настоящему ему надо было уходить еще раньше, после той истории с рыжим немцем и фальшивыми банкнотами. А ведь чуть не влип. Если бы не задержался у проходной с Васьковским, то уже не тут сушил бы портянки. Повезло.